История сыска в России. Книга 2

На следующий вопрос — “По данным следствия, контрреволюционная организация зиновьевцев, в частности, ее московский центр, существовали до последнего времени. Подтверждаете ли Вы это?”, Каменев дал ответ: “Этого я подтвердить не могу… Лично мне было совершенно ясно, что сохранение какой бы то ни было организации является прямым вредом для партии и будет только препятствовать возвращению к партийной работе, к которой я стремился. Я лично был за прекращение борьбы с партией”. После предъявления обвинения Каменев подал заявление, в котором указал следующее:

“Приписывание мне принадлежности к организации, поставившей себе целью устранение руководства Советской власти, не соответствует всему характеру следствия, заданным мне вопросам и предъявленным мне в ходе следствия обвинениям. Изо всех сил и со всей категоричностью я обязан протестовать против такой формулировки, как абсолютно не соответствующей действительности и идущей гораздо дальше того материала, который мне был предъявлен на следствии”.

Как видно из вышеизложенного, Каменев категорически отрицал свое участие в организованной антипартийной деятельности после восстановления его в партии в 1928 году.

Однако после окончания следствия, 14 января 1935 года, от него были получены показания о том, что руководящий центр зиновьевской группы продолжал свою деятельность по 1932 год включительно. Характеризовал же Каменев эту деятельность следующим образом:

“Я полагаю, что в это время все члены зиновьевской группы считали своей обязанностью делиться с указанным выше центром всеми теми сведениями и впечатлениями, которые у них имелись по их служебному положению или от встреч с партийными людьми и членами других антипартийных группировок. Все обсуждения велись в антипартийном духе, т. е. с точки зрения того, насколько эти сведения свидетельствуют об ослаблении или затруднениях партийного руководства, о трудностях, стоящих перед партией, и т. п. Надежд на то, что для зиновьевской группы возможна какая-либо активная деятельность, уже не было”.

Даже и эти показания не доказывают ни наличия так называемого “московского центра”, ни проведения обвиняемыми антисоветской деятельности. В ходе следствия делались многократные попытки получить свидетельства практической деятельности, однако и в этом направлении нет конкретных доказательств виновности обвиняемых по настоящему делу.

Полученные показания по этим вопросам неубедительны и не подтверждаются никакими конкретными фактами. К числу таких голословных заявлений относятся показания Бакаева. На допросе 6 — 7 января 1935 года, он, например, показал:

“Мы питали наших единомышленников клеветнической, антипартийной, контрреволюционной информацией о положении дел в партии, в ЦК, в стране… Мы воспитывали их в духе злобы, враждебности к существующему руководству ВКП(б) и Совправительству, в частности, и в особенности к т. Сталину”.

Однако в подтверждение этого заявления ни в предыдущих, ни в последующих обширных показаниях Бакаева никаких конкретных фактов не приводится.

В показаниях Башкирова от 18 декабря 1934 года записано:

“Вся борьба “зиновьевской” контрреволюционной организации была по существу направлена к смене руководства партии. В этом основная политическая направленность всех ее действий. Установка была — сменить руководство Сталина Зиновьевым и Каменевым”.

Это заявление не вытекает из всех его показаний на предварительном следствии, так как в них не приводится никаких конкретных фактов проведения какой-либо борьбы. В ходе предварительного следствия от обвиняемых требовалось признать и дать показания о проведении ими собраний, совещаний, заседаний и т. д. В результате необъективного подхода к расследованию дела в протоколах допросов широко применялась официальная терминология.

Встречи, порой случайные, двух-трех человек, именовались “собраниями”, встречи большего числа лиц — “совещаниями”, рассказы о работе, о делах, о событиях — “выступлениями” и “информацией” и т. д.

Следует признать, что происходившие встречи обвиняемых между собой и с другими не привлеченными по настоящему делу бывшими оппозиционерами не имели характера “собраний” и “совещаний”, как это изображается в следственных материалах, а обусловливались их личной дружбой, знакомством и совместным участием в прошлой работе.

Не установлено ни одного достоверного факта проведения бывшими участниками “зиновьевской” оппозиции после 1928 года какого-либо организованного мероприятия либо организованного выступления, которые бы свидетельствовали о наличии организации или о наличии скрытой подпольной деятельности. Органами следствия установлен единственный случай встречи в октябре 1932 года на квартире Бакаева, где присутствовали Евдокимов, Горшенин, Шаров, Гертик и советовались, как себя вести на предстоящих партийных собраниях при обсуждении постановления ЦКК по делу рютинской организации и какую оценку дать поведению Зиновьева и постановлению ЦКК в части, касающейся его исключения из партии.