История тела. Том 3. Перемена взгляда: XX Век

Во «втором XX веке», в контексте «ядерной революции»[816], опыт войны стал гораздо более ограничен в социальном плане: телесные лишения выпадали на долю определенных возрастных классов. 1,2 миллиона призванных французов, служивших в Алжире в 1954–1962 годах, представляют собой последнее «военное поколение» в Западной Европе XX века. 1,5 миллиона человек были призваны в США для участия в военных действиях в Корее, однако они составляют очень небольшую долю от американцев в возрасте от восемнадцати до двадцати одного года, которые должны были встать на воинский учет. И хотя в 1965–1972 годах во Вьетнам отправились 3,4 миллиона американцев, только 16% из их числа были призывниками (пик приходится на 1966 год, когда были призваны 382 000 человек, составившие 88% личного состава пехоты и на долю которых приходится 50% всех потерь). Даже если учесть советских молодых людей, воевавших в Афганистане с 1980 по 1989 год, или сербов, хорватов и босняков, сражавшихся друг с другом после распада Югославии в 1990‑е, все равно очевидно, что во второй половине XX века телесный опыт войны теряет свой характер социальной банальности и превращается в исключение. Кроме того, теперь его в первую очередь получают добровольцы, которые сражаются на театрах военных действий вдали от метрополии. Телесный опыт боевых действий постепенно отдаляется от западных обществ, которые становятся преимущественно демилитаризованными по сравнению с первой половиной столетия. К концу XX века большинство уже не может представить себе, что это значит — «понюхать пороху». Несмотря на угрозу терроризма — на самом деле весьма смутную, — кажется, что телесный урон, который война наносит солдатам и гражданским лицам, окончательно исчез с горизонта наших ожиданий. Однако это не означает, что экстремальное насилие XX века не определяет в большой степени наше настоящее, не захватывает наше воображение, не становится причиной виктимизации и дереализации.

I. Современная война: новый телесный опыт

1. Наследие прямого тела [817]

Солдат начала XIX века сражался с прямой спиной: он смотрел в лицо опасности стоя или в крайнем случае на коленях. Эта поза была продиктована его оружием: пороховым ружьем, которое стреляет одной круглой пулей, медленным, со слабой проникающей силой, годным при расстоянии в сто метров, едва ли намного больше. Очень опытный солдат мог сделать два выстрела в минуту, и перезаряжать ружье нужно было стоя. Стрелять также можно было только стоя, равно как и бежать с насаженным штыком против потока пуль. Такого рода «технику тела», если использовать знаменитое выражение Марселя Мосса[818], никак нельзя признать второстепенным фактором: вертикальная поза солдата не только была продиктована технологическими условиями боя — она также очень высоко ценилась самими солдатами и была для них источником высокой самооценки. Весь этос битвы стигматизирует телесные инстинкты: вжать голову в плечи, пригнуться под огнем. Жан–Рош Куане в своих воспоминаниях пишет, как 9 июня 1800 года во время битвы при Монтебелло, которая была для него первой и в ходе которой он служил на корабле третьего ранга, он инстинктивно вжал голову в плечи после залпа шрапнели. Его сержант–майор тут же ударил его плашмя саблей и сказал: «У нас не пригибаются»[819]. В условиях экстремальной опасности поля битвы мужчины держат спину прямо — физически и, предположительно, морально.

Суть была в том, чтобы быть максимально видимым, а не наоборот. Эстетика униформы объединяет жестокость сражения с красотой мундира, достигшей в эпоху наполеоновских войн своего апогея. Яркие краски, в которые красили ткань, не только помогали отличить своих от чужих на затянутом дымом от черного пороха поле боя. Как и сверкающие части униформы, они должны были подчеркнуть ценность тела солдата, особенно в ходе боя. Головные уборы в первую очередь подчеркивали рост и заодно увеличивали его. «Человека воодушевляет необходимость выглядеть высоким, вознося тем самым свою голову как можно выше», — писал Башляр[820]. Нельзя также недооценивать ужас, который могли вселять в противника высокие силуэты солдат врага, сидящих на лошадях и закованных в латы. При Ватерлоо британский сержант так описал появление французских кирасиров перед его строем: «Их вид ужасал: никто из них не был ниже двух метров, они были облачены в железные шлемы, на груди были кирасы, их животы были туго перетянуты, защищены от пуль. Казалось, что у них невероятное сложение, я подумал, что у нас нет ни малейшего шанса против них»[821].