История тела. В 3-х томах. Том 1. От Ренессанса до эпохи Просвещения

Насилие было продуктом культуры, в которой считалось, что женщины не только во всем уступают мужчинам, но и призваны удовлетворять потребности сильного пола, в особенности если они имели скромное социальное положение. Результатом такого представления была относительная безнаказанность изнасилований: служанок — своими хозяевами, бродячих торговок — солдатами, деревенских девушек — местными нотаблями. Такое положение вещей также объясняет, почему судебные решения зачастую принимались вне законной процедуры: это делалось, чтобы содействовать получению денежной компенсации (если социальный статус жертвы и насильника не совпадал) или заключению вынужденного брака (если он был равным). Кроме того, изнасилование было сложно доказать. Доказательством применения силы и несогласия жертвы служили физические свидетельства насилия на теле пострадавшей и ее крики, услышанные свидетелями, тогда как вагинальные травмы, нагноения и особенно передавшиеся венерические заболевания подтверждали, что проникновение имело место. Таким образом, само тело служило внешним признаком добродетельности жертвы: чем больше было синяков, рубцов и ран на теле девушки, тем сильнее было ее сопротивление, тем больше моральная правота жертвы и тем очевидней вина агрессора.

На протяжении эпохи Старого порядка юридический статус изнасилования с удивительным постоянством приравнивался к статусу кражи или преступления против собственности. Во Франции лишь в новом Уголовном кодексе 1791 года, основанном на революционных принципах равенства, изнасилование стало классифицироваться как «преступление против человека», в отличие от «преступлений против собственности». Однако забота о доказательствах по–прежнему лежала на женщине и случайных свидетелях. Необходимо было выступать против укоренившихся заблуждений, принимавшихся за «научный факт», согласно которым взрослую женщину нельзя изнасиловать против ее воли и беременность может наступать, только если она получает удовольствие от полового акта. Не только на протяжении описываемого периода, но и некоторое время спустя царило убеждение, что насилие бесчестит жертву больше, чем агрессора.

Заявления о беременности и приходские реестры помощи бедным изобилуют печальными историями сексуального и эмоционального злоупотребления. Нередко случалось, что изнасилованным женщинам из низших социальных слоев платили несколько монет, пытаясь выдать жертв за проституток. Легковерные, только что приехавшие из деревни служанки становились жертвами соблазнителей, беременели, их бросали наниматели, изгоняли из скупых приходов и не принимали в собственных семьях. Количество внебрачных детей говорит о сексуальной эксплуатации служанок: в Лангедоке между 1676 и 1786 годами 75 % незаконнорожденных были плодом соблазнения служанок, тогда как только 25 % связывались с расстроенными помолвками или изнасилованиями[374]. В XV и XVI веках ответственным за произошедшее считался мужчина, особенно если при рождении ребенка женщина называла его имя. Близость возможной смерти гарантировала, что она говорит правду из страха умереть во грехе. Но в XVIII веке ответственность перекладывалась на женщину, которая должна была обеспечить доказательства незаконного отцовства и добавить к ним свидетельства своей «невиновности». Система доказательств усложнилась: свидетели должны были подтвердить, что между преступником и жертвой разворачивался традиционный ритуал любовного общения, подтверждать предполагаемое намерение жениться, демонстрировать даже письма, которыми обменивались любовники. У потомства искали естественные признаки сходства между предполагаемым отцом и незаконнорожденным ребенком (вроде рыжих волос или «странностей», физических аномалий).