История Украины. Южнорусские земли от первых киевских князей до Иосифа Сталина

С одобрения Александра I, находившегося под влиянием Чарторыйского, открыли Харьковский университет, который должен был стать образовательным центром Малороссии. Его куратором назначили графа Северина Потоцкого, брата знаменитого польского ученого Яна Потоцкого, который начал первым изучать вопрос о происхождении украинского народа. Таким образом, не только Киев, стоявший на правом берегу Днепра, но и новый центр на левом берегу, Харьков, стали распространителями того своеобразного польского национализма, который опирался не на идею национального государства, а на идею государства, нашедшего свое истинное «католическое» воплощение в образе Речи Посполитой. Эта странная форма национализма искала свою поддержку среди людей разных национальностей: поляков, литовцев, русских, украинцев — словом, всех тех, которых, как считалось, связывала общая историческая традиция и римско-католическая вера или ее вариант — униатская церковь.

В результате деятельности князя Адама Чарторыйского и его учеников сложилась ситуация, при которой, как писал Лаппо, «все силы и средства возрождения Польши были сосредоточены не в самой Польше и даже не в какой-то из ее частей, а на землях древнего Русско-Литовского государства, которое когда-то столь ревностно отстаивало свою независимость. Теперь эти земли сделались резервуаром польского национализма — движения, которое отрицало историческое значение Русско-Литовского государства и заменило его идею концепцией великой и неделимой Польши от моря до моря».

Очевидно, что польская интерпретация идеи Речи Посполитой была привлекательна для определенных интеллектуальных групп русского общества. Ею увлекся сам Александр I, завершивший борьбу с Наполеоном. Вернувшись из Парижа, он посетил Варшаву, где должен был открыться сейм, и в разговорах с людьми своего ближайшего окружения государь не скрывал своего намерения восстановить Польшу «в ее прежних границах». Политические колебания этого экзальтированного и впечатлительного мистика вызывали недовольство у русских государственных мужей, которые являлись сторонниками продолжения политики московских царей. Узнав о планах Александра в отношении Польши, историк Карамзин не задумываясь выразил решительный протест. В меморандуме, который он направил императору в 1819 г., он спрашивал: «Совместимо ли это с Вашим священным долгом, Вашей любовью к России и с самой справедливостью? Сможете ли Вы с чистой совестью отобрать у нас древнюю Русь, Литву, Волынь и Подолию?» Пользуясь тем огромным уважением, с которым относился к нему император, Карамзин предупреждал: «Мы не только лишимся прекрасных территорий, но и нашей любви и благоговения перед нашим государем, и в наших душах погаснет огонь патриотизма, если мы поймем, что наша страна есть не что иное, как игрушка самодержавного каприза». Столкнувшись со столь решительной оппозицией, Александр отказался от своих планов, которые могли бы создать основу для двойственной русско-польской монархии и изменить всю историю славянства в XIX–XX вв.

К тому времени уже произошли события, показавшие, что надежды на восстановление Речи Посполитой, даже при поддержке и одобрении Романовых или под их покровительством, — это всего лишь пустые иллюзии польских романтиков. Уже в 1792–1794 гг., во время героической борьбы Костюшко и Домбровского против русских и прусских войск, стало очевидно, что, как только театр военных действий перемещался на земли, где не было польских крестьян, защитники польской независимости теряли всякую поддержку у населения. Например, в 1792 г. князь Иосиф Понятовский, будущий маршал Франции, сообщал королю, что волынские крестьяне поддерживали русские войска и что «чернь, как обычно, на стороне Москвы». В июне того же года он писал из своего лагеря: «Моими врагами были крестьяне, а иногда и их владельцы; противник всегда знал мои планы, получая сведения обо всем, что происходит в моем лагере, от шпионов всякого вида и рода, которых ему было очень легко отыскать, в то время как мне это сделать было чрезвычайно трудно».