В 1867 г. подобный политический романтизм уже давно устарел и не имел никакого оправдания после трагических событий предыдущих четырех десятилетий. В годы, которые привели к вооруженной борьбе «царства Конгресса» с романовской Россией, идеи, касающиеся прошлого Польши и ее надежд на будущее, нашли свое отражение в работах таких историков, как Лелевел и Чайноша, и политиков из школы Адама Чарторыйского. Мицкевич в «Литании пилигримов» выразил всю гордость и страсть национальных чаяний. В Литве, Белоруссии и на Украине этот польский мессианизм нашел много сторонников среди мелкого дворянства, получившего образование в римских католических школах. Типичными представителями этого поколения стали поэты Гощинский и Залеский, выходцы из мелкопоместной шляхты. Это были польские поэты, но они представляли так называемую украинскую школу в Варшаве, и два поэта этой школы участвовали в восстании 1830–1831 гг. С польской точки зрения того периода Гощинский и Залеский являлись «украинцами», но в действительности они были обедневшими польскими шляхтичами, которые выросли в Правобережной Украине и получили образование сначала в польской школе в городе Умань, а потом — в Варшаве. Даже в 1830–1831 гг. революционное польское правительство не освободило от крепостной зависимости крестьян, проживавших на его территории; а на юге польские отряды Дверницкого и Ромарино не получили никакой поддержки у крестьян Волыни. Для представителей политического романтизма того времени социальных вопросов просто не существовало.
После восстания 1830–1831 гг. представители польской эмиграции стали исключительно популярны в Западной Европе. Они имели определенный вес, поскольку принадлежали к аристократическим и шляхетским кругам и имели многочисленные связи в верхних слоях европейского общества, были хорошо образованны, иногда талантливы и достаточно богаты, кроме того, их поддерживал Ватикан. Симпатии европейских либералов еще усилились, когда «польские несчастья» перестали быть темой для поэзии и воспоминаний об ушедших донаполеоновских временах, а превратились в мрачную реальность.
Император Николай I был не жестоким, но вспыльчивым и несговорчивым человеком. После Польского мятежа он отменил конституцию и ввел военно-полевые суды. Николай поменял всю администрацию в Польше и закрыл Виленский и Варшавский университеты, а также Кременецкую гимназию и все школы, основанные Адамом Чарторыйским. Были также казни и ссылки, но они не носили систематического характера, как после восстания 1863 г. Европа выражала сочувствие Польше, но оно не шло дальше газетных статей и риторических речей. В период между 1830 и 1848 гг. мир искал уже другие идеалы и пути, которые отличались от тех, что вдохновляли итальянских карбонариев, декабристов и польских патриотов. Социальные взгляды проникли даже в смутные мечты тех, кто еще оплакивал свою «распятую страну». Эти идеи начали формировать прочную основу для новых движений, которые примут форму сознательной или полубессознательной борьбы между классами.
Прошло всего 15 лет со дня Польского восстания, и верования и надежды польских политических романтиков стали казаться уже «доисторическими». Европа в 1846 г. находилась накануне национальных революций, в которых социальный фактор приобрел решающее значение. Эти новые движения имели более глубокие корни и обладали гораздо более широкими возможностями, чем восстания 1830 г., которые начинались в основном по инициативе офицерских и студенческих «тайных обществ», члены которых принадлежали к мелкому дворянству или среднему классу.
В 1848 г. восстания готовились во всех трех частях разделенной Польши, но, к сожалению, Мирославский, который должен был возглавить мятеж на территории Российской империи, оказался уроженцем прусских провинций Польши. Он был арестован в Познани, и Русская Польша не приняла участия в восстании. Мятежникам удалось взять Краков, находившийся в Австрии и бывший в ту пору свободным городом. Здесь была провозглашена республика, которую возглавила Директория. Республику защищал плохо вооруженный отряд, приведенный в город местными шляхтичами, которые сочувствовали восставшим. Администрация Габсбургов, испуганная размахом национальных и революционных выступлений по всей империи, пустила среди крестьян слух, что польские землевладельцы взбунтовались против правительства из-за того, что оно не позволяет им угнетать крестьян и относиться к ним как к крепостным. По всей местности между Краковом и Львовом тут же вспыхнуло крестьянское восстание. Была вырезана почти вся польская шляхта — погибло около 800 семей, из которых в районе одного только Тарнова пострадало 180 семей.
Пока русские и прусские войска шли к Кракову, чтобы сбросить несчастную Директорию, крестьяне Галиции кричали своим собратьям, жившим на другом берегу узкой речушки, разделявшей австрийские и российские земли: «Мы убиваем наших польских господ! Когда же вы начнете резать своих?»