Читаем История унтера Иванова полностью

Проезжавшие казачьи разъезды сказывали, что на Дворцовой площади стоят у костров преображенцы при боевой форме, на всех перекрестках расставлены пикеты. С Петровской площади видны были костры на острове и солдаты около них. Как в завоеванном городе…

Конногвардейцы видели под утро, как возили на Неву на дровнях неопознанные трупы, чтобы спихнуть их в проруби. Видно, начальство приказало скрыть к утру все следы вчерашнего.

Простояли на площади до шести часов, когда привезли приказ идти по казармам. Пока кое-как убрали коней, задали корму и наконец-то разоблачились от кирас и касок, от палашей и тесных колетов, стало светать. Как в праздник, в восемь часов роздали кашу с мясом и хлеб. Но ели нехотя, молча, как после панихиды, и, выкуривши трубку, ложились по своим местам на нарах.

— Зайди, Иваныч, — высунулся из своей двери Жученков.

С плошкой каши унтер вошел в его каморку. Вахмистр разлил водку из штофа, подвинул другу стаканчик:

— Погрейся-ка! — И совсем тихо: — Корнета нашего видел?

— Как же. Вот беда-то! — отозвался Иванов.

Выпили, закусили хлебом с луком. Иванов подсел к Жученкову на топчан.

— Да, хвалилась синица море спалить, — громко крякнул Жученков. — Тут и князей не помилуют… — И снова шепотом: — Говорят, и Ринкевич наш тоже. Не было б барону за то от начальства. А ты, гляди, ни гугу про свои чувствия… Стань-кось к печке, погрей спину.

Когда вышел от вахмистра, многие кирасиры уже храпели, другие вполголоса переговаривались.

— А чего ж они, господин унтер-офицер, ждали? — сунулся к Иванову молодой кирасир Федорец, спавший с ним рядом.

— Нишкни, голова садовая! — цыкнул на него сосед с другой стороны, старослужащий Ивков.

— Верно, что садовая, — согласился Иванов, ложась на свой войлочек и подмащивая поудобней подушку.

«Хоть бы скорей заснуть! — думал он, поджимая под себя все еще не согретые ноги и зажмуриваясь. — Но куда! Сутки глаз не смыкал, а сна нисколько… И верно, чего они ждали? Как у мальчишек все: солдат, народу сколько загубили, и самих, как рыбу в садке, голыми руками возьмут… А Панюта, поди, помирает… Генерал-то губернатор, сказывают, ночью помер… Первого дивизиона командиру и одному кирасиру лекаря руки, поленьями разбитые, до плеча отхватили… Ох, завтра надобно на Исаакиевскую сходить… Верно Жученков сказал: тут и князей не помилуют…»

<p>16</p>

Пятнадцатого декабря было приказано никому не отлучаться из казарм. В 1-м дивизионе лошади стояли оседланные, люди не снимали колетов и палашей. Чего боялись, бог весть, — в городе было тихо. Полкам развезли щедрую дачу: всем нижним чинам, что были 14-го в строю, по две чарки водки и по два фунта рыбы — шел рождественский пост. Водке обрадовались после вчерашнего стояния на морозе. Рыба оказалась солона не в меру — еще надо вымачивать.

Когда стемнело, Иванов решил добежать до Исаакиевской площади. Боялся, что Никита будет упрекать, зачем отговорил донести начальству. Но старик только и сказал горестно:

— Прозевали мы с тобой князя своего.

Иванов молчал. Ждал, что скажет дальше, и Никита спросил:

— Ну, рубил ты своих?..

— Слава богу, не довелось, Никита Петрович.

— А князя видел средь их?

— Будто что издали. Как вы его дома-то не сдержали?

Никита ничего не ответил, только махнул рукой и ушел в свою комнатку. Курицын, вышедший на их разговор с пыльной тряпкой в руке, поманил Иванова в княжеский кабинет.

— Заходили домой с площади? — спросил унтер.

— Не заходили и не знаем, жив ли, — зашептал Курицын. — Вчерась только стрельба кончилась, мы с Никитой Петровичем сряду на площадь побегли их искать. Всех покойников переглядели. Ох, Иваныч, век не забуду! И девица и старичок. Кормилица с младенцем — оба убитые. И флейтщиков, мальчишек с экипажу, бедных двое…

— А Вильгельм Карлыч где? — осведомился Иванов.

— Тот забегал, все барское скинул, переоделся в Семенову одёжу, да оба и навострились. Только ты никому…

Перейти на страницу:

Все книги серии История унтера Иванова

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза