История усталости от Средневековья до наших дней

Если проследить за действиями святой Дуселины, становится очевидным, что конечная цель – не столько труд, сколько созерцание, не столько земное, сколько небесное. Крайняя степень страданий как будто способствует ее достижению. Дуселина с течением времени оставляет тяжелые работы, находит «уединенные места»123, обустраивает «тайную часовню», предается «высшему экстазу», «на протяжении целого дня испытывает восторг»124, вплоть до левитации. Исступление преображает ее, привлекает к ней посетителей и верующих, усиливает «набожность», оправдывая «великую традицию» средневековой Церкви: «превосходство созерцательной жизни над жизнью активной»125. На примере цистерцианцев и Бернара Клервоского126 мы видим сложную иерархию: нельзя преуменьшать значение монашеской мистики, соединяющей «молитвы и ручной труд»127. Нельзя забывать о физическом изнурении, обозначающем «греховную природу человека»128, но это лишь один из этапов. Верх в данном случае берет созерцание, медитация. Именно это иллюстрирует путь святой Дуселины, подтверждающий уверенность ее современника Петра Иоанна Оливи, лангедокского мистика: «Цель активной жизни – подготовка к медитации»129. Подобная искупительная усталость могла быть, таким образом, «фазой», подготовительным актом перед другим – главным – миром. Нам открывается новая усталость – когда человека охватывает экстаз, он «отрывается» от себя, и культура времени, за неимением адекватных ментальных механизмов, воскрешает в памяти его физические, а не духовные черты. Должно проявляться внутреннее изнеможение. Если невозможно описать его психологически, то можно постичь: неслыханное утомление великих мистиков – вещь «явная». Святая Дуселина «отдавала себя Богу с таким жаром, что ее тело изнемогало от этого духовного пыла, от которого она таяла»130.

То же самое находим у Вильгельма Тирского, историка крестовых походов XII века, который обнаруживает у нового короля Иерусалима Бодуэна II стойкое духовное рвение и бесконечные молитвы: «Он молился без устали, и его руки и колени были покрыты мозолями, потому что он постоянно стоял на коленях и налагал на себя прочие епитимьи»131. Так описывали физическое состояние и насилие над телом, действия и их результат, тогда как речь шла в большей мере о внутреннем усилии и напряжении духа. Как бы там ни было, остается это искупительное изнурение, высоко ценившееся в средневековом мире. Оно навязывало телу самые разнообразные страдания, среди которых бесконечные паломничества, беспрерывная работа монахов и монахинь, мучительная самоотдача мистиков. Неопределенный спектр усталости – как навязчивый и такой долгожданный признак искупления.

ГЛАВА 5. ПОВСЕДНЕВНЫЙ ТРУД: ОТНОСИТЕЛЬНОЕ «ЗАТИШЬЕ»?

Наконец, мы не можем игнорировать повседневный труд – четвертое «приложение» усталости в Средние века, после войны, путешествий и «искупления» грехов. Нет ничего менее явного и случайного. Усталость труженика не имеет ценности, в отличие от усталости путешественников, воинов или «святых», которым всегда воздается должное и чья усталость не остается незамеченной. Ежедневные действия работников не заслуживают внимания, они почти «забыты» в своей назойливости, унылые усилия потрачены впустую. Эти усилия – судьба безвестных людей, находящихся во мраке, на обочине жизни и очень далеких от какого бы то ни было величия или искупления.

«Тривиальность» деревенского труда

Подобное несуществование отправляет прежде всего в самые отдаленные времена, к статусу крепостного крестьянина X–XI веков, существа, «смиренно платящего оброк и отрабатывающего барщину», связанного «по рукам и ногам»132, перед которым стоят бесконечные задачи. Его зависимое положение множит эти задачи: его могут заставить делать «все что угодно». Его жизнь и легитимность зависят от «отсутствия границ запрашиваемых услуг… что ясно характеризует его положение как объекта»133, что не дает возможности обращать внимания на усталость. С тех пор повторяется одна и та же картина: «Крепостным – все лишения, вся боль и все беды»134. И безразличие: крайняя степень изнурения крестьян в расчет не принимается. Бертран де Борн в «Сирвенте» (XII век) даже оправдывает жестокость по отношению к ним: «Никогда не следует жалеть простолюдина, если он поранил руку или ногу или если он в чем-то нуждается»135. При этом нам нужно учитывать целиком условия жизни труженика, которому суждено быть бессильным перед законом, безжалостным законом, пришедшим свыше, само существование которого возводит усталость в ранг обязанности, не заслуживающей реального интереса.