История усталости от Средневековья до наших дней

Проведение параллелей с тем, что происходит с людьми, может стать обычным явлением. Оригинальность метода заключается во взгляде на «пострадавшее» существо как на «целое» и с точки зрения перенесения агрессии, и с точки зрения реакции на нее. Источников усталости становится больше, углубляется «глобальное» видение, которое уже появилось в некоторых исследованиях1683. Это центральный образ, сочетающий в себе органическое и ментальное; при описании этого образа Уолтер Кэннон использует выражение «мудрость тела», говоря о поведенческой целостности1684. Возможных «стресс-факторов», воспринимаемых в категориях «шоков», становится все больше, смешиваются физические и психологические повреждения, телесные раны и интимные переживания, мышечное утомление и моральная усталость – поле травм становится все шире… Истощение проникает все дальше, сопротивление сломлено и не восстановлено. Регистры рассматриваемого поведения множатся как никогда прежде: профессиональные требования становятся все жестче, и это «сводит с ума»1685, «постоянный и в конечном счете изматывающий жизненный стресс» вызывает «преждевременное старение»1686, в результате повторяющихся эмоций возникает аменорея1687, отсутствие адаптации к новым или неожиданным ситуациям влечет за собой каскадные «нервные расстройства» – в конечном счете любое нарушение порождает сбой в поведении и сбивает существующий баланс.

Во второй трети XX века термин «стресс» становится всеобъемлющим, более глобальным, чем все предшествующие ему выражения. Возможных источников усталости и изнеможения становится все больше, индивид помещается в центр процесса, вокруг него собирается все, что влияет на его целостность, все, что его тревожит или разрушает.

ГЛАВА 27. ОТ «НОВОГО ЧЕЛОВЕКА» К ТРАГЕДИИ

С одной стороны, в понятие стресса входят почти современные расстройства; понятия травмы или нехватки чего-либо в организме уточняются и диверсифицируются, предпочтение же отдается индивидуальной целостности – при этом выявляются ее слабые места, вплоть до распространенных сегодня эмоциональных расстройств. С другой стороны, в 1920–1930‐х годах ужесточилось сопротивление стрессу – это было вызвано опасением, что индивидуальность может оказаться уязвимой. Вследствие этих опасений мобилизуется мощь коллектива, изменяется отношение к понятию «мужественности». Об этом свидетельствуют тоталитарные государства, в которых убежденность в правоте системы доходит до фанатизма, любые недостатки отрицаются, создается все более закаленный «новый человек»; все это в конечном счете открывает неизведанные горизонты усталости.

Несомненно, появление такой «глобальной» политики объясняется контекстом: прогресс человека и страхи, которые он может спровоцировать, страх нового расслоения или страх демократических конфликтов, угрожающий утопическому видению предстающей в мечтах единой «нации», ее квазирелигиозной защите; беспрецедентная терпимость к возможной жестокости по отношению к «неугодным», вызванная началом Первой мировой войны; наличие в распоряжении властей «колоссальных средств коллективной мобилизации»1688 и организации – «детищ» технических революций; крупномасштабное планирование, проявившееся в ходе Первой мировой войны, его небывалое совершенство; лучше всего об этом говорил Марсель Гоше: «новый инструмент: „тотальное государство“»; этот «новый инструмент» поддерживает «тотальную войну» и делает возможным «тоталитарное государство»1689.

Таким образом, отсылка, менее маргинальная, чем кажется, остается постоянной: усталость, необходимость ее преодоления или эксплуатации, презрение к «неполноценному», повторяющееся противопоставление «величия» и «ничтожества». Сила и слабость меняют регистр, теперь это уже не предмет исследования, которым занимаются ученые и их ассистенты, а широкомасштабное дело политиков и их клевретов: уверенность в величии проистекает из безнаказанности, доминирование – из жестокости. Отсюда двойная полярность, неизбежная и смертоносная: исключительная выносливость – стезя сильных, исключительная деградация – удел слабых. Насилие во втором случае настолько экстремально, что появляется новый мартиролог усталости: ужасная жестокость, память о которой невозможно стереть.

«Новый человек» – кто он?

В 1930‐х годах общество испытывало ресентимент, подогреваемый рядом различных обстоятельств: