История викингов. Дети Ясеня и Вяза

Архитектура построек имела особое значение для новой идеологии Севера, поскольку спектакль новой власти требовал подобающей сцены и декораций. Именно с этого времени прослеживается подъем зальной культуры. По сути, зал был преемником традиционного скандинавского длинного дома, с жилой зоной, преобразованной в специально открытое для обозрения общественное пространство. Кухонная зона была отгорожена с одного конца и находились вне поля зрения, личные покои правителя располагались по другую сторону и были также отделены от главного зала. Эти постройки имели разные входы для гостей разного ранга и иногда приемные помещения или вестибюли, где можно было оставить броню и оружие, прежде чем получить допуск в главный зал.

В центре зала располагались длинные очаги. По обе стороны от них тянулись помосты со скамьями, на которых сидели гости. Позднее, после того как мебель уносили, они могли там же улечься спать. В одном конце комнаты либо в середине длинной стороны стояло высокое кресло хозяина зала, притягивавшее все взгляды. Гостей радушно приветствовали — их присутствие в какой-то мере придавало смысл всему происходящему и диктовалось угрюмой логикой обязательного и взаимного гостеприимства, входившего в кодекс поведения знати. Зал служил местом выражения взаимного признания, рассказов за пирами и выпивкой (особенно выпивкой), вручения и получения колец и других знаков щедрости, с помощью которых правитель контролировал своих людей, а те, в свою очередь, добивались осуществления его воли среди народа. Кроме того, зал был в высшей степени гендерно дифференцированным пространством и изобиловал символикой, связанной с ролями мужчин и женщин.

В зале была своя словесная валюта, особый язык самовосхваления и заказного прилюдного величания, максимально доходчиво раскрывающий идею силы и власти, заложенную в архитектуре и убранстве здания. Зал был местом обитания поэзии и ее знатоков — скальдов. В сложном бесписьменном обществе, таком как вендельская, а затем и викингская Скандинавия, одной из важнейших задач поэта было изложить емким запоминающимся языком все то, что людям необходимо знать, и позволить им сохранить важные сведения из своего коллективного прошлого. Со временем этот замысел разросся и стал частью самовоспроизводящегося механизма, приводящего в движение эти общества. Сегодня мы можем спросить, что значит то или иное стихотворение, но для скальдов этот вопрос не имел никакого смысла. Сплетая свои сложные словесные полотна, они просто позволяли вещам, о которых шла речь, полнее проявить свою истинную суть.

В каком-то смысле жизнь историй позднего железного века была неразрывно связана с обстановкой человеческого жилища и колеблющимся светом от очага, будь то в длинном доме крестьянина или в эпическом пространстве зала. Внутри собирался тесный круг рассказчиков и слушателей — снаружи была темнота. В величайшей раннесредневековой поэме «Беовульф» знаменитый королевский дворец Хеорот воспринимается почти как один из главных героев истории. Здесь королевские палаты олицетворяют цивилизацию, свет, славу, почести, память, историю и веселье, в то время как за стенами таятся (а в поэме буквально врываются внутрь, выломав двери) чудовищные порождения хаоса и ночи.

Многие древнескандинавские стихотворения подробно и многословно рассказывают о деяниях королей и доблести героев, часто противопоставляя их менее достойным поступкам людей низшего происхождения. В стихах представлены разнообразные сложные размеры и схемы рифмовки, фигуры речи и игра слов. Кроме этого, существовала богатая традиция поэтических сравнений, или кённингов, в которых соединяли несколько ключевых характеристик предмета, чтобы вызвать его мысленный образ или указать на него метафорически. Так, океан назывался «дорога китов», корабль — «конь волн», а мысли человека уподоблялись волнам, набегающим на берег моря-разума. Людей часто сравнивали с деревьями, что почти наверняка было отсылкой к истории Ясеня и Вяза. В этой системе поэтических образов люди были «стволами», на которые опирались другие предметы, — так, мужчину можно было назвать «дерево оружия», а женщину — «дерево драгоценностей» и так далее, при этом руки и запястья были «ветвями», на которые предметы могли усаживаться, словно птицы. Игру света на оружии или доспехах уподобляли блеску солнца на поле разбитого льда. Всякому, кто сомневается в изощренности скандинавского ума позднего железного века, стоит лишь обратиться к поэзии того времени, этому неиссякаемому источнику чудес. О том, как к людям пришло подобное искусство, был сложен отдельный миф.

* * *