История Византии. Том I

В труде Феофилакта явственно прослеживаются пацифистские идеи, столь характерные, например, для его предшественника Менандра[112]. Не чужды Феофилакту и «римский патриотизм», и горделивое отношение к варварам. Пожалуй, у Феофилакта оно выражено значительно ярче, чем у Агафия и Менандра, которому совершенно не свойственна идеализация общественного строя соседних народов. Представления Менандра о полном превосходстве ромеев над варварами перекликаются с идеями Прокопия и порою переходят в похвальбу подвигами византийцев[113], хотя и он признает трусость и преступления византийских войск.

В мировоззрении Феофилакта тесно переплетаются патриотизм и монархизм. Политические симпатии и антипатии Симокатты выражены в его труде с предельной ясностью. Симокатта — сторонник законных правителей (Тиверия, Маврикия и особенно Ираклия) и непримиримый враг узурпатора, «тирана» и «кентавра» Фоки[114]. Государственный переворот, возглавленный Фокой, рисуется Феофилактом крайне тенденциозно. Отношение Симокатты к народным массам, пожалуй, даже более враждебное, чем у его предшественников (кроме Прокопия): он сам был очевидцем крупного народного восстания в столице и, видимо, был в какой — то степени лично ущемлен в результате этого восстания и воцарения Фоки. Ведь нельзя забывать, что он пользовался покровительством Маврикия. Народ для Симокатты — всегда чуждая и враждебная сила.

Идеализируя стойкость Маврикия, восхваляя положительные черты его характера, Феофилакт Симокатта прославляет мученическую гибель этого императора именно потому, что Маврикий был жертвой восстания народных масс. Напротив, историк столь же тенденциозно освещает и деятельность Фоки — по той причине, что он пришел к власти через народное восстание и пользовался, по крайней мере в начале своего правления, поддержкой народных масс. Враждебная тенденция в отношении Фоки усугублялась еще стремлением угодить новому императору Ираклию.

Философские взгляды Феофилакта Симокатты во многом близки к античным, хотя христианская идеология наложила на его мировоззрение более глубокий отпечаток, чем на мировоззрение Прокопия, Агафия и Менандра. У Феофилакта тесно переплетаются рационализм с явным агностицизмом и верой в божественный промысел. Рационализм Феофилакта прежде всего — в его восхищении разумом[115], который помог человеку создать ремесла и искусства, улучшил человеческую природу. «А разве нам это вполне не доказывает тот, кто является знатоком во всяких ремеслах, кто из шерсти умеет нам выткать тонкий хитон, кто из дерева сделает земледельцу рукоятку для плуга, весло для моряка, а для воина копье и щит, охраняющие в опасностях битвы?[116]

Но воспев человеческий разум и умение человека изменять мир, Феофилакт Симокатта одновременно склоняет в бессилии голову перед тленностью, скоротечностью всего земного, признает существование неведомой и непостижимой для людей воли творца. По мнению Симокатты, судьбами народов, людей, исходом сражений правит некое божественное провидение, которое дарует или отнимает победу.

Наряду с идей судьбы[117], большое место в философских взглядах Симокатты занимает представление о вечном кругообороте всех вещей во вселенной и непрестанном рождении нового[118], сочетающееся с идеей необходимости, которая окрашена у Феофилакта в пессимистические тона.

«Необходимость, как самый жестокий тиран, управляет жизнью человеческой»[119], — провозглашает историк. Одновременно Феофилакт признает всесилие божественного промысла. Непобедимая божественная сила помогает людям совершать подвиги. Но вместе с тем божественный промысел сурово наказывает людей за совершенные ими злодеяния. «Возмещаются людям дела их»[120], — делает вывод историк.

Рядом с верой в божественный промысел, возмездие, судьбу — как некие вечные философские категории — у Симокатты уживаются суеверия, представления о том, что дурные деяния внушаются людям некими злыми демонами[121]. Симокатта вполне серьезно верит в различные чудеса, в колдовство, в предзнаменования и пророчества.