Конечно, нужно при этом постоянно иметь в виду, что этот большой переворот в военном деле произошел лишь постепенно. Общая воинская повинность была тотчас же после своего введения ограничена правом откупа от нее представителей владельческих классов; даже в Пруссии, где она укоренилась весьма крепко, она очень долгое время по причинам экономическим существовала только на бумаге. Вместе с наемным войском исчезло и массовое дезертирство, а линейная тактика сменилась несравненно более превосходной стрелковой тактикой, которая заменила битву в сомкнутых линиях рассыпным боем; все же в 1813 г. наполеоновское войско тяжело страдало от дезертирства молодых рекрутов, а солдаты прусского ландвера в том же году все еще массами разбегались из-под знамен. Наконец, и реквизиционная система имела свои недостатки. Благодаря главным образом ей погибло французское войско в 1812 г. во время русского похода: хотя Наполеон, считаясь с малонаселенной и обширной страной, принял предусмотренные меры для снабжения войска — этих мер оказалось все же недостаточно. Враждебное население добровольно ничего не давало, а насильственные реквизиции продовольствия приводили к систематическому грабежу и окончательно разрушали дисциплину французского войска. Подобное же явление угрожало во время зимнего похода 1814 г. превратить прусский ландвер в «банду разбойников», по гневному выражению одного прусского генерала.
Но здесь, как и всегда, противоречия военной истории следует понимать не абсолютно, а относительно; от 1792 г. — начала французских революционных войн — до 1815 г., когда эти войны закончились битвой при Ватерлоо, эти противоречия так резко сталкивались друг с другом, что наполеоновская стратегия смогла получить громадные преимущества. Вряд ли стоит говорить, что она не была изобретена тем человеком, имя которого она носит. Если новая стратегия есть результат новой военной организации, а новая военная организация имеет неизбежной своей предпосылкой изменение экономических условий, то никогда ни одна самая гениальная голова не может выдумать новой стратегии. Эта стратегия, как это великолепно доказал Энгельс в своем сочинении «Анти-Дюринг» и как это признано даже буржуазными военными историками, применялась гораздо раньше американскими фермерами, защищавшими свою независимость от английских угнетателей; в более законченной форме она возникла в массах, вызванных к жизни Французской революцией при ее защите от феодальной Европы. Задачей гениальной головы является лишь учесть вовремя то, что возникает из данного порядка вещей, и это возникающее развитие по возможности усилить, черпая теорию из практики и бессознательный инстинкт претворяя в сознательные действия.
Отсюда ясно, с другой стороны, что самая блестящая теория разбивается там, где отсутствуют практические предпосылки. Почти не понятный, но совершенно бесспорный факт, что еще в 1813 г., когда наполеоновская стратегия на уничтожение одержала около сотни побед подряд, почти все видные генералы объединившихся против Франции войск все еще тяготели к фридриховской системе на истощение: русский Барклай де Толли, австрийцы — Шварценберг и Радецкий, пруссаки — Бюлов и Йорк, даже французы — Бернадот и Жомини, которые сами дрались прежде под знаменами Наполеона, не говоря уже об англичанине Веллингтоне; последнему это непонимание можно простить скорее всех, потому что английское войско в это время оставалось все еще типичным наемным войском образца XVIII столетия. Единственным исключением являлись несколько прусских военных реформаторов и в конце концов лишь один Гнейзенау, так как Шарнгорст получил смертельную рану в первой же битве, а Бойен вообще не имел выдержанной точки зрения в стратегии. И даже больше — насильнический образ действий Наполеона, проводившийся им в прусском государстве гораздо резче, чем в какой-либо другой стране, все же не мог заставить понять больше шести человек из всего прусского войска, что дело идет о новой стратегии.