История войн и военного искусства

Принципы этой теории были выяснены лишь в 20-х годах прошлого столетия Клаузевицем — любимым учеником Шарнгорста. Он принадлежал к дойенскому поколению прусских офицеров, до 12 лет посещал городскую школу в Магдебурге, а затем вступил юнкером в пехотный полк. В течение всей своей жизни он не мог освоиться с некоторыми трудностями немецкой грамматики. Немножко сильно сказано, что его изложение обладает такой же красотой, как и язык Гете, хотя в его языке есть, несомненно, известная красочность, которую он умеет пояснять великолепными сравнениями. Манера его изложения скорее напоминает другого великого человека — Гегеля, хотя Клаузевиц не имел никакого философского образования и даже не подозревал о существовании философского научного языка. Интересно отношение Энгельса к Клаузевицу. При первом знакомстве с книгами Клаузевица, несмотря на многие хорошие стороны, «этот самородок» ему «не очень» понравился; затем Энгельс открыл в Клаузевице несколько «странную, но дельную манеру философствовать», наконец, он назвал его весьма кратко — «звездой первой величины» в области военной науки.

Как и все прусские военные реформаторы, Клаузевиц после битвы при Ватерлоо был несколько оттеснен на задний план; до 1830 г. он стоял во главе военной школы на такой должности, которая давала ему очень мало возможности влиять даже на воспитание войска. В это время он стал писать свои сочинения, не опубликовывая их: это был целый ряд военных исторических изысканий главным образом о походах Фридриха и Наполеона и большое неоконченное сочинение о теории войны. В 1830 г., когда на польской границе было сосредоточено несколько армейских корпусов под командой Гнейзенау, последний выбрал Клаузевица начальником своего генерального штаба, но вскоре оба они погибли от холеры.

В своем главном сочинении Клаузевиц рассматривает войну совершенно в духе, если даже не в выражениях, Гегеля, как диалектический процесс; этот процесс развивается в противоречиях, которые постоянно объединяются в высшем единстве. Грубая и жестокая природа войны, а еще более свойственное ему историческое чутье предохраняли его от всякого идеологического заблуждения, хотя его исторические знания не были ни достаточно глубоки, ни достаточно широки. Наполеоновская стратегия была для него, конечно, единственным правильным классическим методом ведения войны; и если он вообще воспринимал войну как продолжение политики насильственными средствами и ставил перед ней политические задачи, то военной задачей для него все же оставалось уничтожение боевых сил врага, а битва являлась окончательной целью всей стратегии. Бой в войне был для него тем же, чем платежи в торговле. Как бы редко ни производились они в действительности, все имело свою окончательную цель в них, и в конце концов они должны были произойти и разрешить положение.

Но, несмотря на свою теоретическую предубежденность, Клаузевиц не допускал ошибочных суждений о стратегии хотя бы Густава-Адольфа или Фридриха; в каждом отдельном случае он пытался понять истинные причины, почему они поступали так, а не иначе; при этом он умел сочетать господствующие идеи того времени с существовавшими условиями их поступков. При тогдашнем состоянии исторического знания Клаузевиц, конечно, даже не мог понять, что стратегия Густава-Адольфа и Фридриха направлялась не господствовавшими идеями, а в последней инстанции экономическими условиями того времени. Хорошо уже и то, что после вторичной переработки своего сочинения он пришел к ясному пониманию разницы между стратегией на уничтожение и стратегией на истощение.

Его сочинение было не только научным, но военным и, в известном смысле, политическим делом. Когда после войны 1866 г. один немецкий профессор, чисто профессорским глубокомыслием заявил, что при Кениггреце победил немецкий школьный учитель, один прусский генерал ответил ему довольно метко: «Конечно, и этот учитель назывался Клаузевицем». Если теория вообще может что-нибудь дать для практического ведения войны, то победоносным походам прусского войска 1866 и 1870–1871 гг. все это дала военная теория Клаузевица. Каждый прусский офицер усвоил себе эту теорию. Легко можно видеть, насколько уменьшились и даже в значительной степени исчезли те «трения механизма», то неизвестное и непредвиденное, что ежеминутно случается на войне, после того как все офицеры войска усвоили, что именно каждый из них должен делать в определенный момент и в определенном случае.