История войны и владычества русских на Кавказе. Деятельность главнокомандующего войсками на Кавказе П.Д. Цицианова. Принятие новых земель в подданств

Сроком ответа на эти предложения назначен следующий день, 2 сентября.

Эриванский хан запретил объявлять это воззвание народу и писал, что он лично готов на все, но теперь сделать ничего не может. «Не сомневайтесь в моей к вам усердности, – писал Мамед-хан[471], – но доколе шах находится здесь и семейство мое у него в залоге, невозможно выполнить тех пунктов, кои ваше сиятельство предписываете. Когда шах возвратится, тогда служить вам готов, а ежели к тому приступить теперь, то он семейство наше погубит; полагаю, что вы сего не пожелаете».

С получением этого письма исчезла последняя надежда на сдачу крепости, и потому решено было снять блокаду.

По пробитии вечерней зари, 3 сентября, начали свозить с батарей орудия и число передовых постов было усилено. Движение должно было производиться сначала левым флангом, за которым следовать правому крылу, и, наконец, дождавшись его отступления, должен был отходить и генерал-майор Тучков, стоявший в центре. Отряду Тучкова, как составлявшему арьергард, поручено собрать к себе все войска, находившиеся на постах.

За час до рассвета войска оставили эриванское предместье. Запряженные тощими лошадьми, наши обозы тянулись всю ночь длинною вереницею на протяжении двух верст, по кривым, узким и каменистым улицам. В каждом полку было от 200 до 300 человек больных и множество амуниции, оставшейся после умерших и убитых. Князь Цицианов приказал снять крыши с фур и палаточных ящиков, внутрь которых положена была амуниция, а сверху доски, на которых размещены больные, но как и этого средства было недостаточно, то остальные больные были посажены на драгунских и казацких лошадей.

Ночь была темная; в крепости царствовала глубокая тишина, ничем не прерываемая. Во все время блокады на стенах Эриванской крепости горели всякую ночь до самого утра от пяти до десяти подсветов, и, вместо сигналов, часовые их весьма часто стреляли из ружей; но в эту ночь ничего этого не было; точно вымер весь гарнизон. Нет сомнения, что персияне знали о нашем отступлении, потому что не могли не слыхать шума и скрипа повозок в столь близком от них расстоянии, но они не хотели препятствовать совершению столь желанного для них события. К свету все полки выбрались из садов, устроились и, имея обозы в середине, ринулись по направлению к реке Занге. На дороге был встречен неприятельский пикет, который, сделав несколько выстрелов, отступил. Отряд продолжал свое движение и, переправившись через реку Зангу, расположился лагерем.

На рассвете следующего дня войска выступили к Эчмиадзинскому монастырю, где предполагалась дневка. Неприятель, перед выступлением отряда из лагеря, успел переправиться ниже нашего лагеря чрез реку Зангу, и во время следования тревожил нас выстрелами из орудий, но артиллерия наша скоро заставила его умолкнуть.

5 сентября полки наши дошли до Эчмиадзина, в котором и имели дневку. Князь Цицианов расположился с главною квартирою в самом монастыре, а войска стали лагерем близ оного. Главнокомандующий занимался весь этот день приготовлением монастырского причта и имущества к походу при отряде[472].

«Во время дневки нашей, – писал Тучков[473], – 6-го числа я успел осмотреть редкости знаменитого Эчмиадзинского монастыря, столь славящегося во всей Азии.

«Эчмиадзин» значит на армянском языке «первый исход». По существующему преданию, утверждают, что Ной вышел здесь в первый раз из ковчега, остановившегося при горе Араратской, и на месте, где находится монастырь, принес жертву Всевышнему. В сем предании веруют не только христиане, но магометане и евреи.

Я отправился в главную церковь и нашел там посланных от князя Цицианова. Они собирали те сокровища, которые не успели еще увезти оба патриарха Даниил и Давид. Посреди храма складены были разные золотые и серебряные утвари, жемчуга и драгоценные каменья. Вскоре вошел в церковь и сам Цициа-нов и приказал мне распорядиться укладкою и запечатанием собранных сокровищ, вместе с архиепископом Иоанном, прибывшим с нами из Тифлиса, и потом везти оные в Тифлис под прикрытием моего полка.

Несколько офицеров, мастеровых и рабочих моего полка вскоре прибыли для исполнения данного мне поручения, и целый день и часть ночи провели мы в этом занятии. Собирая все монастырские утвари, заметил я в углу пред иконой Спасителя большую золотую лампаду, украшенную каменьями; и, когда я хотел дать приказание убрать оную, архиепископ начал просить меня не касаться сей лампады, сказав, что если, по отбытии нашем, персияне, заняв монастырь, не найдут оную, то готовы будут разорить и церковь, и монастырь. Открыв мраморную плиту, находившуюся под образом, Иоанн показал мне серебряный ковчег, в котором хранилась грамота персидского шаха Надира, при которой была прислана лампада, с повелением, чтобы она всегда теплилась перед образом, а на издержки, силою той же грамоты, утверждает шах сему монастырю двенадцать армянских деревень в вечное владение.