История войны и владычества русских на Кавказе. Народы, населяющие Кавказ. Том 1

Кади улыбнулся, заметив, что она, должно быть, очень хитра, если думает уверить судей, что, полюбив кого-нибудь до замужства, можно разлюбить его, став женой другого.

– Сколько раз ты виделась с ним, будучи женою? – спросил опять кади.

– Ни разу, – отвечала подсудимая.

– К кому же, думаешь ты, приходил он ночью?

– Я не видала.

– Был ли он у тебя в последнюю ночь?

– Я спала и ничего не знаю.

– Но ты знаешь Канамата, – перебил ее кади, – и любила его, а что он посещал тебя, это доказывает труп, лежащий у твоих ног. Итак, ты виновата.

Подсудимую снова отвели в яму и скоро объявили приговор: преступницу сбросить живьем с высокой горы.

Двух черных быков впрягли в легкую арбу. Осужденную завернули в белую пелену, окрутили голову белым покрывалом и, сложив ей руки на груди, обвязали так крепко, что она не могла пошевелиться. Младший мулла сел в арбу и держал несчастную между колен, как обычно отвозят умершего к могиле. Окруженная конвоем и в сопровождении членов шариата, арба направилась в Баксанское ущелье. Али-Мирза, охваченный жаждой мести, спокойно ехал за жертвой своей ревности…

Арба въехала на крутой мыс. Осужденную поставили на краю пропасти. Мулла прочел отходную молитву – казнь свершилась…

Посланные подняли труп и опять принесли его на гору, чтобы предать земле на месте казни.

Но только хотели зарывать труп, как вдали послышались вопли и сквозь толпу ворвалась женщина с распущенными волосами. Раздирая себе лицо и грудь, она голосила как исступленная:

Постойте, злодеи! Не режьте ее…
Ах! Сжальтесь над нею, невинна она!
В ней сердце так чисто, как светла струя;
Душа непорочна, как в небе звезда;
Язык непричастен преступных речей,
Смиренна как голубь, незлобна она —
Добрее овечки, вернее всех жен.
О, прелесть ты света! О, радость души!
Ни черные очи, ни сладость в устах
Тебя не спасли от погибели злой…
Зверь Али! Омойся в невинной крови!
Коварный Девлет! Ты посмейся ему!
Сестру ты обманом в злодейство введи,
С Шегенем лукавым учите меня —
Пусть я призову Канамата к себе,
Ревнивого мужа пусть кровь закипит,
Пусть мщением лютым он гнев утолит,
И крови напьется невинной жены…
Ах! Режьте, злодеи! Терзайте меня!
Я, я погубила… невинна она!
Ах! Дайте отраду – убейте меня!
О, дочь моя! Где ты? Иду я к тебе —
С тобой неразлучно жила – и умру,
Тебя погубила – и гибну сама…

Женщина бросилась к ближайшему черкесу и, выхватив у него кинжал, поразила себя и пала, умирая, на ту, которую погубила. Это была Фатима.

Надгробная песнь Фатимы слишком поздно убедила Али-Мирзу в невинности жены. Ему оставалось только оплакивать свою участь, заплатить пеню семье князя Атажукова за бесчестье дочери и с трудом примириться с возмущенными братьями погибшей.

Девлет-Мирза скрылся, мщение стало невозможным.

Али-Мирза, терзаемый грустью и мучимый совестью, оставил свой дом и, переселившись из Кабарды к абадзехам, стал с ними совершать набеги на русские земли. Жители аула, посчитав это место оскверненным злым духом, переселились с берегов Баксана на Уруп, а ту гору, где две насыпи скрывают прах погибших женщин, назвали Кыз-Бурун (Девичий мыс), как свидетельство невинности погибших[96].

Прошло много лет с тех пор, в устах кабардинцев осталась только песня Фатимы да рассказ о Кыз-Буруне, вечном памятнике кровавой трагедии и людской злобы…

Мусульманское право предписывает за прелюбодеяние подвергать виновных смертной казни – побить каменьями, живьем зарыть в землю, – и только в редких случаях допускает возможность ограничиваться телесным наказанием. То же право признает, однако, что дети не должны отвечать за вину родителей, и потому не отстраняет их от наследства. Дети, призванные заведомо незаконными, и те не теряют права на наследство, если прочие наследники согласятся на предоставление им права ходатайствовать о наследстве. В этом отношении участь и положение подобных детей, по мусульманскому праву, обеспечена лучше, чем на основании других законоположений.

Рождение ребенка не составляло у черкесов ни особенной важности, ни особенной радости, не сопровождалось оно и никакими особенными церемониями.