История волков

1 января я проснулась чуть свет, потому что мне не спалось, хотя накануне вечером мы с Ромом тусовались допоздна. И я пошла по тропинке, что бежала, извиваясь, вдоль ручья Миннехаха к озеру Нокомис. Солнце в тот день так и не встало в полном смысле слова. Было темно, а потом сумерки немного рассеялись. Дойдя до озера, я заметила, как одинокий, но явно неунывающий рыбак тянет по льду красные санки со своим рыбачьим скарбом. Даже заядлые бегуны и лыжники остались в то утро дома. Наверное, все или компенсировали накопившийся недосып, или составляли списки предстоящих в новом году дел, или допивали свои ярко-оранжевые коктейли с шампанским и апельсиновым соком, или трахались. В целом мире остались только я да одинокий рыбак с красными санками. Он шагал, согнувшись в три погибели, с трудом волоча по льду санки, оставлявшие за собой длинную двойную полоску, которая тянулась от одного края озера к другому.

Когда ветер начал крепчать, я поспешила укрыться за деревьями, чтобы там согреться, нашла общественный туалет-домик и пописала, не рискнув присесть на стульчак. Вышла из пластикового домика и двинулась прочь от озера без оглядки. Куда, интересно, городские жители обычно ходят, чтобы не так сильно чувствовать себя в западне? На Сидар-авеню я заскочила в пекарню выпить чашку кофе и согреть голые руки. Там продавали такое количество разных сортов хлеба, что свежевыпеченные батоны и булки занимали всю стену. Я некоторое время поглазела на это хлебное изобилие и ушла, так и не купив ничего. Вместо этого я зашла в недавно полюбившийся мне бар, где высокие ножки табуретов были расписаны в виде человеческих ног. Я решила надраться. Села за стойкой и согнулась под острым углом – как тот рыбак с санками на озере. Просидела я так долго и, когда взглянула на часы, поняла, что надо поскорее бежать на автобус, потому что я договорилась с Энн встретиться у нашей прачечной самообслуживания. Она хотела в начале нового года выстирать все наши полотенца, коврики и шторы.

– Свежее начало! – так она выразилась.

Три часа кряду, пока из меня не выветрился весь хмель и пока мы не истратили все четвертаки, мы стирали, сушили и складывали наши тряпки.

А когда вышли из прачечной, опять стемнело. Энн сказала, что хочет поглазеть на бумажные фонарики, которые расставляют в богатом районе на набережной, и мы пошли домой кружным путем, неся тяжеленные корзины с бельем, сначала по аллее, а потом вдоль длинной вереницы бутиков. Между закрытым магазином электроники и банком мы заметили на тротуаре ворону, которая деловито расклевывала мерзлую хлебную палочку перед одинокой освещенной витриной. На витрине синела надпись мелом «Наука и здоровье», а с плаката на стене внутри магазина благостно улыбалась старая леди Викторианской эпохи, одетая в платье с брошкой на груди. Ворона на тротуаре подхватила свою хлебную палочку и, взлетев, присела на телефонный провод, и тут Энн, не выпуская из рук корзину, подошла к витрине и остановилась как вкопанная. Много лет назад она побывала в летнем лагере активистов «Христианской науки», что заставило ее думать о себе как об авторитетном знатоке этого учения – и сейчас она остановилась у их витрины и медленно читала надписи сквозь стекло.

– А мне казалось, они давно закрыли почти все свои читальни. Ведь осталось не так много их церквей. – Она мотнула головой, переместила тяжелую корзину с одного бедра к другому. – То есть вот я чего никогда не понимала, и, по-моему, это вообще трудно понять, что это за религия такая, которая вообще не дает никакого объяснения происхождению зла.

Я пошла дальше.

Это был очередной тоскливый бесснежный вечер. Вокруг не было почти ни души – мы спокойно могли шагать по середине улицы. И где же эти воздушные фонарики? Мои руки болели под тяжестью наших свежевыстиранных полотенец, пахнущих лимонной отдушкой. Может быть, мы забрели слишком далеко? Или не заметили их? Но нет. Пройдя еще квартал, мы увидели первые из бесконечной вереницы картонных пакетов, освещенных изнутри мерцающим оранжевым пламенем горящих свечей.

– О! – вскрикнула Энн и остановилась как вкопанная.

Она прижала одной рукой корзину к бедру, а другой рукой тронула меня за локоть:

– Ты только посмотри! Красотища!

В тот год – может быть, тем самым вечером, а может быть, несколькими неделями позже – я все-таки рассказала Энн про Лус-Ривер. Я рассказал ей про соревнования между рождественскими вертепами – про лютеранский вариант из мешков с песком и католический – изо льда. Я рассказала, как, когда я училась в восьмом классе, обрушилась крыша в спортзале, и о мистере Эдлере, который любил российских монархов даже больше, чем американских президентов. Я не исключаю, что потом рассказала ей и про моих родителей, и даже про красивую Лили – Лили, которая уехала из Лус-Ривер, чтобы родить ребенка, – но я ни словом не упомянула Патру и Пола и не поделилась с ней своими мыслями о христианской науке, которая, насколько мне известно, из того малого, что мне известно, дала лучший пример истолкования происхождения человеческого зла.