История воссоединения Руси. Том 2

Интересно, при этом, было бы нам узнать откуда-нибудь, как относились к Иову такие личности, как Сагайдачный и его товарищи по дипломатической части, люди, как видно, полёта высшего? Не должны были они относиться к этому представителю нашей нравственной жизни, иначе, как относилась княгиня Ольга к тем, неведомым нам ловцам человеков, которые пленили её в послушание истинной веры, — как относился Изяслав или, положим, Святослав Ярославич к Феодосию Печерскому, — как относился Остап Дашкович к игумену Никольского монастыря, — как относился владелец Несвижа к Симону Будному, — как относился литовский гетман Ходкевич к бежавшим из Москвы апостолам «немой проповеди», — как относился виленский магнат Евстафий Волович к просвещённому ученику Максима Грека, переводчику Геннадия Схолария, [231] — как, без сомнения, относился сам князь Василий к лицами которые печатали, в его имя Библию, когда он опустошал Северщину, родину героя древней эпопеи русской, и, наконец, — как отнеслась незабвенная Анна Гулевичевна к добродетельному попрошайке, Исаии Купинскому.

Общение силы богатства, силы власти, даже силы тираннии с силой нравственной и до известной степени подчинённость ей существовали во все времена и у всех народов. Эта добытая исторической наукой аксиома даёт нам право предположить, что и казаки, то есть лучшие из них, подчинялись таким возвышенным идеям, какими одушевлён был Иов. Велико ли, или не велико было расстояние, между разорителем Кафы, кровавой пучины мусульманской, и между человеком, которого ещё во время его священства в Воскресенской церкви, на Подоле, уподобляли Иоанну Многомилостивому, — этого никто не скажет, при казацкой молчаливости о том, что делали воинственные братчики дома, в своих походах, на своих полевых стоянках, в своём «дубованье» среди шумящего дубровами Запорожского Луга; но, во всяком случае, покровителю вдов и наставнику детей было о чём говорить с земляком и сверстником своим, Сагайдачным.

Судя по положению Иова и, может быть, самого Сагайдачного, они должны были беседовать, в монашеской келье Иова, на тему псалма 54: «Кто даст ми криле яко голубине? и полещу, и почию». Это чувство заставляло наших подвижников духа «удаляться бегая» и водворяться в такой пустыне, как Афон. Оттуда было не видать и не слыхать «беззакония и пререкания во граде». Только в удалении от сцены отступничества, такой человек, каким был Иов (и каким является в письменах своих Иоанн Вишенский), мог отдохнуть от мучительного чувства, которое возбуждает в благородном сердце измена и предательство товарищей детства, друзей, сподвижников. В то время многие стихи псалмов, которых чтению в церкви внимает ныне благочестивое ухо спокойно, были красноречивым и горьким истолкованием событий дня, как, например, эти: «Яко аще бы враг поносил ми, претерпел бых убо: и аще бы ненавидяй мя на мя велеречевал, укрылбыхся от него. Ты же (нет, это ты), человече равнодушне (с душею равною моей), владыко мой (обладатель тайн сердца моего) и знаемый мой, иже купно наслаждался еси со мной брашен: в дому Божием ходихом единомышлением»!…