История воссоединения Руси. Том 2

Мы думаем о ней лучше. По нашему простому, без эффектов, воззрению, она, прийдя в упадок наравне с латинской церковью в Речи Посполитой от политических и социальных причин, сама в себе, то есть в собрании верующих, обрела силу восстать из своего упадка. Этим собранием верующих, или их высшими представителями, никак не приходится быть людям, которые резали для потехи уши безоружным единоверцам среди их родных сёл, которые свирепствовали безразлично среди шведского и литовско-русского населения, и, наконец, помогли агентам папы, польским латинцам, произвести беспримерное в истории «московское разорение». Нет, не в казацком стане, алкающем добычи или терзающем её по-зверски, могла выработаться такая глубоко благочестивая и дальновидная личность, какая нужна была для того, чтобы поднять русскую церковь из упадка, а среди оседлого мещанства, среди того класса тесно сплочённых между собой людей, который так долго лавировал между Сциллой и Харибдой, между гибелью нравственной или материальной, который, с чистотой голубя, но с мудростью змеи, пользовался и бесхарактерной доступностью князя Острожского, и громким именем старших братчиков, вельможных русских панов, и, наконец, бурной завзятостью грабителей всего света, по определению Жолковского, казаков. Он, этот средний слой общества, между избалованными людьми, с одной стороны, и придавленными к земле, с другой, оценил христианское подвижничество Иова посреди безотрадных развалин родной церкви; он пожелал вверить её верховное управление неизвестному в высших сферах, убогому и незнатному архимандриту Михайловского монастыря, и, как в казацком войске мещанский контингент был весьма значителен, то выбор «людей статечных» не мог встретить сопротивления со стороны одичалых и буйных братчиков. Милосердный защитник вдов и наставник сирот был избран и самыми лучшими, и самыми худшими людьми единодушно. Конечно картина казаков, идущих под знаменем веры, пленительна для автора и тех из его читателей, которые ищут в истории забавы воображения. Но противоположная ей картина будет иметь гораздо больше реальности и исторического смысла.

Казаки были вытеснены из родных домов, точно как будто отцы их переженились на других жёнах. (На эту тему любит петь наша народная муза.) Казацкими отчимами сделались паны, которые, в начале казачества, обороняли родной край от врагов христианства наряду с казаками. Паны, эти исконные патроны церкви, допустили её падать в руины; их новые жёны, эти привилегии, эти «шляхетские вольности», эти громадные пожалованья и придворные связи, завели их Бог знает куда в сторону от ближайшего долга их. Паны до того потеряли чутьё единства племени и веры, что собственные их семьи, как например семья знаменитого князя Острожского, «главы православного движения», «главного деятеля защиты православия против римского католичества», принадлежали к противоположным церквям. Церковь действительно «не могла находить у них никакой поддержки внутри родного края»; а без панов мещане и сельские хлиборобы не были, в политическом и социальном смысле, народом. Церковь запустела, точно «Святая София» перед глазами у киевского воеводы, и в неё — можно сказать почти что без фигуральности — начали загонять скот… Между тем невольные беглецы образовали сильную корпорацию; и вот русская церковь, в лице своих истинных братчиков мещан,

Кличе дитей додому... [246]

И прикликала. Собрались одичалые дети, в качестве нововписанных в братский реестр братчиков, и стали многолюдной толпой вокруг церкви, «голы как бубен, страшны зело», как бы сказал о них московский поп Лукьянов. Враги православия отступили в ужасе. Церковь подняла тогда своё знамя; иноческой рукой Иова высоко подняла она его над русской землёй, и уже никогда не спустила своего флага. Эта картина согласуется больше первой с достоинством идеи, заключающейся в словах вера и церковь. Она не стоит в противоречии с беспощадной и беспутной резнёй, пожарами, опустошениями, истребительными грабежами казацкими. Она гармонирует с понятием о целом составе украинско-русского народа, в истории которого казачество исполнило только временную, хоть и весьма трудную, функцию. Она, наконец, не оскорбляет нашего чувства за тех из наших предков, которых чистые «от всякие скверны» руки были достойнее казацких рук нести святое знамя веры своей.

КОНЕЦ ВТОРОГО ТОМА.

ПРИЛОЖЕНИЯ КО ВТОРОМУ ТОМУ