История воссоединения Руси. Том 2

Роль Иова Борецкого у одра болезни казацкого гетмана играл с тем же благочестием Исаия Купинский у смертного одра княгини Корыбут-Вишневецкой, когда заставил её наложить на сына, будущего отступника, «страшные (хотя, как оказалось, бесполезные) кондиции, обязанности, клятвы». Такую же роль разыгрывали, в противоположном лагере, Кунцевичи, Скарги и множество других людей получше и похуже их, в предсмертное время богатых господ и госпож; и никому из наших историков не приходит в голову — основание униатских и католических рассадников суеверия приписывать кающимся под конец жизни буянам и щеголихам. Тут они видят вещи ясно, и прямо указывают на тех, которые этим окольным путём упрочивали существование вредоносной касты своей.

Каждый такой акт, как основание церкви, монастыря, училища, типографии, не есть нечто произвольное, принадлежащее отдельно какому-нибудь лицу или отдельно какому-нибудь моменту жизни. Как ни один грубый порок не овладевает человеком без постепенности, как ничто крепкое и прекрасное не ветшает и не обезображивается в самое короткое время, без посторонней разрушающей силы, так ни одна добродетель не вырастает моментально, и ничто прекрасное не созидается вдруг, из ничего. Всё имеет прецеденты свои; всякая творческая деятельность подвергается предварительной пробе на менее прекрасном. С другой стороны, всё хорошее, внедрённое в человеческую природу, не прекращается со смертью человека. По этому-то закону возрастания и упадка, по закону общности и связи явлений, человек не способен совершенствоваться в одиночку. Подобно тому, как высокое дерево росло некогда вместе с малыми, под хранительной сенью старых дерев, — каждая возвышенная личность находилась когда-то в безразличной смеси с другими, а все вместе, относительно великих деятелей жизни, составляли они род подлеска. Потом превосходство жизненной энергии выдвинуло вперёд одну особь из множества подобных; всё прочее уступило её могучему росту, осталось позади, в тени её широко ветвистой вершины. Если падёт это превышающее всё кругом дерево, — после него остаётся множество подобных, и в их росте, в их густоте и разветвлении, древовод читает историю возрастания падшего лесного великана. Так точно и в обществе человеческом, ни один великий характер не уносит с собой всего, что было ему свойственно. Суть жизни его, любимая мысль его остаётся в его домашнем и общественном кругу более или менее долговечным памятником его морального существования. На основании этих сближений, мы должны предсмертные дела Сагайдачного распространить как на прошедшее время, так и на время, последовавшее за его кончиной. Но в прошедшем он представляется нам рыбалтом, который много, много уже делал по части благочестия, если, согласно словам думы, брал в руки святое письмо по три раза на день и поучал простых своих собратий; а время, последовавшее за смертью Сагайдачного, являет казаков казаками. Совсем иной представится нам порядок явлений, если мы подвергнем тому же анализу Иова Борецкого, по отношению к тому подвигу, который он совершил своим религиозным влиянием на товарища детства. Высокий нравственный рост незабвенного иерарха представится нам в полной гармонии с условиями окружавшей его жизни, с теми законами природы, которые одинаковы для всех и для всего; а то, что совершалось в русской церкви после Иова, явилось после него так естественно, как после срубленного или павшего от времени патриарха лесов естественно идут в ширь и в высоту другие могучие создания таинственной силы, вечно творящей, вечно зиждущей новое на просторе, оставшемся после старого.