История воссоединения Руси. Том 2

Когда пылкий Осман воткнул бунчук перед своим сералем, всё государство как бы сговорилось противодействовать его повелениям. Приготовления к войне шли вяло; препятствия и неудобства оказывались на каждом шагу; советники как органы массы, всячески отклоняли Османа от войны с Лехистаном и пророчили ему гибель; дошло до того, что одного султан пронзил ножом, а другому велел снять голову. Всё-таки трепетные и вместе дерзкие рабы бесконтрольного деспота пригнали поход к осеннему времени. Только в начале сентября достигли турки берегов Днестра, двигаясь медленно с громадной армией тысяч в триста народу, обременённого множеством громоздкого багажа. Самый поход к Днестру был уже началом поражения беспутно организованной и без толку фуражируемой армии Османа. Широкий, проторенный ею путь означен был падшими животными и мёртвыми людьми. Жители Смирны, Дамаска, Коринфа и Каира, насильственный контингент «повелителя Мекки и Медины, владыки семи царств и четырёх углов света», страдали от холодных дождей и ветров в том краю, куда римляне ссылали своих преступников на климатические мучения. Купцы, привыкшие отделываться золотом от военной повинности, шли под Хотин, точно каторжные. Столкнувшись прежде всего с казацким табором, турки почуяли свою физическую и нравственную немочь от соприкосновения с этой свежей силой, с этим собранием здоровых мускулов, с этим олицетворением бесстрашия в виду смерти. Робость Османова войска заставляла его не раз опасаться безумной паники. А северное небо дышало, между тем, порывистыми ветрами, срывавшими турецкие шатры; невиданная в южном климате слякоть превращала почву в скользкую тину. Среди такой беды, неотвратимой для человеческого могущества, пушечные колёса врезывались в грязь по ступицы; а пушки при безобразной своей огромности, действовали весьма неверно и производили только напрасный грохот. Тридцать четыре дня простояли мусульмане в боевом порядке, нападая на христиан; множество было битв, множество пало с обеих сторон народу; но несравненно больше гибло турок от холода, голода и болезней, нежели от неприятельского оружия. По свидетельству английского посла в Царьграде, Осман вернувшись из похода, не досчитался 80.000 войска и 100.000 лошадей.

И при таких-то обстоятельствах, польские воины, носившие часто фамилии, знаменитые в истории, бегали из-под знамени, или прятались под возами. Казаки, одни казаки спасли польское войско, и не столько от турок, сколько от паники. Не будь под Хотином Сагайдачного с его диктатурой над сиромахами, поляки ещё скорее, чем на Цоцоре, бросились бы бежать врассыпную. Они до того выдерживали на себе, как говорили тогда, импет неприятельский, что даже польские историки, не смотря на «подлое происхождение» казаков, признали их героями. Так Нарушевич говорит в одном месте: «Imiona tych ludzi zakryla podlosc urodzenia; pamięć odwadi została przykładem dla pótomney szlachetności. [243] Но сохранённая ими dla potomney szlachetności характеристика Сагайдачного лучше всего характеризует его сподвижник — поляков. Он вернулся с Хотинской кампании, покрытый ранами, от которых и умер. Якуб Собиский (а за ним и Нарушевич, благородно мысливший историк) приписал смерть Сагайдачного вовсе не ранам, о которых умолчал, а неумеренной страсти к женщинам (niepomiarkowaney żądze jniłostek, które o śmierć jego przyśpieszyły). He мешаясь в закулисную жизнь человека, о котором так мало известно мелочей, на слова польского Тацита можно возразить только патогномическим замечанием, что люди, воспитанные в казацких таборах, в военных трудах и простоте привычек, никогда не умирают от подобного истощения сил. Это немощь панская, и, если на то пошло, так напомним кому о сём ведать надлежит, что Ходкевич, женясь в 60 лет, перед самым походом, приехал под Хотин больной и умер в лагере morte naturali, как записали в своих дневниках современники. [244] Такою же натуральной для магнатов смертью умер и Конецпольский, преемник Ходкевича. О нём документально известно, что он, женясь в преклонных летах, принимал: confertativum, и что брачная жизнь его прекратилась от этого весьма скоро. [245] Если бы Конашевич не спасал Руси, Польшу ему спасать не стоило: под турецким владычеством, она не сделалась бы ни развратнее, ни бессмысленнее, чем под латинским.