История воссоединения Руси. Том 2

Кто был душой этого вполне удавшегося переворота, не известно; но нельзя не заметить, что он был сделан в соответствие тому смелому шагу, который двадцать пять лет назад сделала королевская лига введением унии: это был, что называется, wet za wet. Уния была делом решимости иезуитских патеров; анти-уния должна была быть подобным же делом людей, которых побороть иезуитам не удалось. Ни богатством, ни честолюбием, ни страхом преследования, ни развращением нравов, ни даже наукой, построенной софистически, ничем нельзя было связать руки монахам, борцам за русскую церковь и народность. Всех одолели иезуиты этими могущественными средствами; но русского инока, в его добровольном убожестве, не одолели. Ему-то, против которого все ухищрения оказались напрасными, должен принадлежать и великий подвиг решимости, поддержанный казаками. Нe треба смерти боятись! этот девиз и воинствующая церковь, и воинствующая свобода народная одинаково могли внушить своим подвижникам и поддерживать в них во всём благородстве его. Иову Борецкому, более нежели кому либо другому, мог принадлежать почин этого дела и приведение его в исполнение. Святостию ли жизни, даром ли убеждения, или дружескими отношениями взял он Сагайдачного — ничего не известно; но прецеденты Сагайдачного отнюдь не таковы, чтобы мысль о восстановлении православной иерархии могла в нём зародиться и дойти до осуществления. Сагайдачный, по началу и продолжению своей карьеры, был казак из казаков, ultra-казак. Он, при всём своём уме, который признавали в нём и поляки, слыл, у них «простаком». Простые умы самых гениальных людей, то есть не возделанные наукой, имеют ту особенность, что внушают человеку только исполнение ближайшего долга его. Они слишком мудры для того, чтобы пускаться в широкое море посторонней деятельности, без соответственных знаний. Они тем и высоки, что знают хорошо путь свой и никогда с него не сворачивают. Быть агитатором такого вопроса, как создание разрушенной церкви, Сагайдачный не мог. Не ribaldo flagitiosus, недоучившийся в острожской школе, а тот, кто всю жизнь употребил на приготовление людей к борьбе за веру путём науки, способен был возыметь великую идею и провести её, в окружавшей его среде до конца.

У Сагайдачного было довольно собственного дела. Он, в течение двух десятилетий, образовал за Порогами войско, вполне самостоятельное и одному ему послушное. В противность радикальным мерам правительства, он устремлял русскую силу против турок; он своими успехами вызывал за Пороги цвет этой силы и, в строгой простоте запорожского быта, вырабатывал будущих представителей народнаго права для предстоявшей борьбы его с правом польским. В 1595 году Ласота видел за Порогами только до 3.000 казаков; сколько их собралось на Солонице, достоверно нельзя сказать. Дело в том, что они потеряли там свои знамёна, пушки, ружья, походные возы, и боевые снаряды; но прошло двадцать два года, и запорожцы выставили 20.000 хорошо вооружённого войска под Можайском, а вскоре затем 30.000 под Хотином. Организатор такой силы, делая своё дело с неуклонной постепенностью, во всю свою карьеру не имел ни одной стычки с коронным войском. Он умел пользоваться обстоятельствами, которые заставляли радных панов королевских просить бунтовщика о помощи, игнорируя сеймовые декреты против Запорожского или Низового Войска. Казаки, считавшиеся банитами до московской войны и не признанные свободными гражданами по возвращении из этой важной для Польши экспедиции, тем не менее de facto удерживали русский край за русскими людьми, служили последнему редуту русской народсти — монастырям — опорой, были предметом преувеличенного страха для враждебного ей лагеря и, наконец, в качестве вооружённых братчиков, помогли совершиться важному перевороту в русской церкви. Всё это было дело Сагайдачного, умевшего править хаотической массою; и в этом деле больше военного гения, нежели в соединении Хмельницкого с татарами на христианское войско, или в торжестве многолюдных его полчищ над панским оружием. В этом деле больше политического такта, чем в разрушении государства сампсоновским манером и в закрепощении монастырям и землевладельцам народа, обольщённого казакованием. Если же мы возьмём хотя гадательную цифру выжженных сёл, разорённых хозяйств и павшего народа, то героя «руины», как прозвана в народе Хмельнитчина, не поставим и близко возле защитника Украины и Польши от врагов христианства.