История воссоединения Руси. Том 2

На это посол возразил, что мир между султаном и немецким императором ещё не заключён, и император разорить паланок не соглашается; что война с венетами всё ещё тянется, и едва ли венеты выдержат её. «Что же касается до седмиградского князя», продолжал пан Ожга, «то он отдаст пожалуй и Колозвар и Белгород, если ему прикажете, потому что султан дал ему царство; а мой государь — монарх независимый, равный с самыми великими монархами на свете, в том числе и с твоим государем; напрасно домогаешься от него, чтоб он уничтожал паланки».

«Пожалуй», сказал Скиндер-баша, «я отступлюсь от других паланок, но Бершаду непременно разрушьте».

«Что вам в этом за польза?» — спросил посол. «Это вас волошский господарь подводит. Он сердит на Босого, что живёт в Бершаде. Ещё в прошлом году жаловались мне на него под Хотином волохи, и мы им обещали наказать его. И теперь я обещаю, что король удалит Босого из Бершады, а посадит на его место лучшего кого-нибудь».

Скиндер-баша достал тогда свой молитвенник, положил на него пальцы и сказал: «Клянусь небом и землёй, и этим стулом, на котором сижу, что повеление на счёт Бершады дано мне самим падишахом, и вот по какой причине. Босый поймал трёх турок и взял за них выкуп. Между этими турками один был близкий родственник муфтия, а другой — тоже какой-то родственник приближённого султанского слуги, и они-то вдвоём настроили падишаха требовать разорения Бершады». Вслед за тем баша показал копию письма, которое султан отправил через посла к королю.

Пан Ожга велел прочесть бумагу Отвиновскому. «Слышу», сказал он, что пишет государь твой, но что на это скажет и повелит его милость король, мой государь, не знаю».

Скиндер-баша долго убеждал его, говоря по-венгерски, чтоб не стоял за Бершаду; а пан Ожга доказывал ему, что из-за Бершады не стоит разрывать мирных отношений.

«Ну, сделай же вот что», сказал Скиндер-баша: «поезжай к гетману, представь ему копию с письма падишаха и мои договорные пункты. Они почти те самые, с какими ты ко мне приехал».

Посол на это согласился и пожелал ехать немедленно. Было уже над-вечер, когда он двинулся в обратный путь, в сопровождении турецкого конвоя. Турки убеждали его переправиться вброд под самым лагерем, так как это значительно сократило бы дорогу; но у пана Ожги был рыдван, которого невозможно было переправить вброд; он отклонил предложение. Турки продолжали убеждать его. «Да вам-то что в этом?» — спросил пан Ожга. «Почему вам так не хочется ехать прежней дорогою?»

На это бей, начальник провожавшей его хоругви, отвечал: «Боимся, как бы, на обратном пути, в глухую ночь, не бросились на нас татары, когда будем проезжать через их кош».

«Как это возможно?» — сказал пан Ожга. «Вы люди одного государя, одного войска, одного языка»!

«Эти собаки ни на что не смотрят. Они и у самого баши расхитили здесь воз и забрали коней».

Нехотя направился конвой по той дороге к Яруге, по которой приехал пан Ожга. Когда прибыли в татарский кош, орда была занята сборами в какой-то набег; говорили, будто бы в Волощину: без войны и набегов ей нечего было делать. Татары начали увиваться вокруг рыдвана, но турецкий конвой окружил его почти со всех сторон; пан Ожга также держался возле рыдвана со своей свитою; быстрым галопом выскочили путники из хищнического гнезда, и что было духу, скакали до самой переправы.

Таковы были союзники, к которым прибегнул Богдан Хмельницкий, спасая свою шею от панского меча, но вовсе не Украину от иноземного господства.

В польском лагере держали совет, что делать. Гетман не соглашался на разорение Бершады. Но тут нашлись люди, к которым коронный крайчий, князь Збаражский, писал и устно поручил объявить гетману, что заложенная на его имя, вдали от населённых мест, слобода Бершада не приносит ему дохода, что он давно уж хотел перенести её на другое место, а теперь, чтоб из-за неё не порвалось примирение, посылает её сжечь.

18-го сентября пан Ожга отправился к Скиндер-баше с письменным проектом мирного договора. Он доносил турецкому главнокомандующему, что затруднение относительно Бершады устранилось само собою: так как осадники этого местечка, оставаясь без обороны, сожгли его сами и разошлись в разные стороны. Скиндер-баша домогался письменного обязательства, в том, что эта слобода никогда впредь восстановлена не будет; но посол отвечал, что «Бершада находится далеко от собственной земли королевской», и что поэтому король такого обязательства не даст.

Во время переговоров об этом предмете, Алишах-мурза нашёл случай заявить наедине пану Ожге, что ни хан, ни его мурзы никогда не согласятся оставить недоплаченную за прежние годы дань в руках у поляков, и что все его трактаты с башой, при неисполнении этого пункта, будут напрасны.

«Не грози нам войною», отвечал пан Ожга. «Лишь бы только султан не считал этого за нарушение мира, как уж и был о том разговор с башой, — войска королевские не замедлят явиться в Крыму и сделают с вами вечный мир». Алишах-мурза выбежал от него, по его выражению, с фурией. Он уж обдумал, как отомстить панам за недоплату харача.