История воссоединения Руси. Том 3

Солиман, в первой молодости своей, страстно любил черкешенку и сделал её законной женою своею, то есть султаншею. Он был ей предан тем сердечнее, что она была матерью наследника престола, Мустафы. Принц Мустафа обладал с детства всеми качествами, каких мог желать азиатски просвещённый и по-своему гениальный Солиман от будущего своего преемника. Это был прекрасный, даровитый, смелый, благородномыслящий юноша. Принц Мустафа составлял гордость Солимана и залог процветания возвеличенной им империи. Черкешенка-султанша видела себя обеспеченной в любви и уважении своего царственного супруга. Но не могла она выносить предпочтения, которое Солиман оказывал уму и очаровательному характеру любимой невольницы, Роксоланы. Долго терзалась она втайне; наконец, сдерживаемая рассудком ревность прорвалась в ней со всей азиатской дикостью. «Предательница!» вскричала она, в бешенстве наступая на Роксолану, «ты, проданная говядина, ты хочешь соперничать со мною!» И тут же исцарапала ей лицо, истерзала волосы, едва не задушила её собственными руками. В это самое время Солиман прислал евнуха позвать к себе свою любимицу. Роксолана велела сказать султану, что она, «проданная говядина», не может, в настоящем виде своём, явиться к своему повелителю, не оскорбив его величия. Солиман потребовал к себе Роксолану немедленно и, возмущённый тиранией султанши, позвал её к ответу. Та, не остыв ещё от гнева, отвечала запальчиво, что Роксолана заслуживает ещё худшего обращения: она, любимая невольница султана, забрала себе в голову, что весь сераль должен склониться перед нею! «И склонится», отвечал мрачно Солиман, в уме которого уже состоялся приговор над султаншею. Ревнивая черкешенка в ту же минуту была отправлена к своему сыну в его резиденцию, а Роксолана получила титул Хасеки-Хуррем (Радостная) и под этим именем возведена в сан императрицы.

Но с неё было мало одного возвышения. Русинка наша отличалась той беспощадной мстительностью, которая поражает нас в казацких характерах. Посреди своего торжества, она, радостная, блистающая умом и женственной грацией, которой не могли надивиться в ней иностранцы, задумала погубить низвергнутую султаншу, погубить вместе с ней и её блистательного сына.

Шли годы. Хасеки-Хуррем царствовала над умом и сердцем падишаха нераздельно. Она была не только женой, но и советницей Солимана. Никогда, ни прежде, ни после Роксоланы, ни одна султанша не играла открыто роли императрицы. Многие послы европейских государей видали её наверху политического могущества и оставили нам свидетельства о редком её уме, о необыкновенно привлекательной её личности. Даже европейские литературы наперерыв усиливались присвоить эту талантливую женщину, каждая своему народу. Самое имя её Roxolana пробовали производить от слов Kurrem-sultana, будто бы извращённых переводчиками, «saus se soucier de l’étymologie». Польские патриоты отстаивали не меньше французов и других иностранцев честь соплемённости с Роксоланой, и сочинили для этого письмо, которое будто бы польский посол Опалинский привёз к Сигизмунду І-му от Солимана. Но современник наш, граф Ржевуский, доказал несомненно, что, великолепная султанша была рогатинская поповна. Удивляя, блистая и властвуя, Хасеки-Хуррем выдала дочь свою за великого визиря, мрачного интригана Рустема, и вместе с ним систематически поселяла в душе султана ненависть к наследнику престола. Его место, во что бы то ни стало, должен был занять старший сын Роксоланы, Селим.

Турецкая политика повелевала не держать султаничей ни в Царьграде, ни на европейском берегу Босфора: им обыкновенно давались уделы или наместничества в Азии. Ближайшее к столице наместничество, Магнезия, обыкновенно предоставлялось наследнику престола. Первым актом болезненной подозрительности Солимана, начинавшего уже дряхлеть, было перемещение принца Мустафы из Магнезии, отстоящей от столицы всего на пять или на шесть дней пути, в Амазию, до которой от столицы надобно было путешествовать не меньше двадцати шести дней. Магнезию предоставил султан Селиму. Эта замена была явным знаком немилости императора к старшему сыну. Кругом деградированного наследника всё заговорило об угрожающей ему опасности, а мать ежедневно предостерегала его от отравления. Но мужественный и великодушный Мустафа не хотел верить ничему подобному, и старался поступками своими возвыситься во мнении отца. Между тем столичные наушники перетолковывали ему во вред его воинственность, его правосудие, щедрость, милосердие, и говорили султану, что Мустафа привлекает к себе сердца народа — с преступными намерениями. До сведения Солимана доводили толки янычар, что будто бы, по их мнению, старому султану пора отказаться от престола, как это сделал Баязет II, и уступить империю своему воинственному, талантливому, популярному сыну. Искусно проводимая в сераль молва мало-помалу возымела, наконец, своё действие.