Читаем История всемирной литературы Т.5 полностью

Утверждению жанра лирической поэмы способствовал поэт Нгуен За Тхиеу (1741—1798), происходивший из знатной семьи. Его мать была дочерью властителя Северного Вьетнама князя Чинь Кыонга, и он с детских лет воспитывался при княжеском дворе. Впоследствии Нгуен За Тхиеу прославился как строитель великолепных пагод и дворцов, сочинитель удачных музыкальных пьес, создатель превосходных картин, но более всего — как автор лирической поэмы «Жалобы королевской наложницы».

Внимание поэта привлекали судьбы наложниц князей Чиней. Сотни женщин влачили скорбное существование в роскошном заточении, а князь не мог их всех даже и запомнить. Нгуен За Тхиеу говорит о трагедии женщины из гарема, которую «властитель весны» сначала одарил благосклонностью, но вскоре бросил и забыл. «Жалобы» — это страстная мольба покинутой женщины о счастье. И хотя в поэме доминирует мотив печали, в ней рассказано и о счастье, и об искре надежды, внезапно вспыхнувшей среди отчаяния и гнева. Такая широта была новой даже для лирической поэмы.

Портрет героини и описание ее талантов создают идеальный образ, навеянный литературной традицией. Но далее героиня Нгуен За Тхиеу обретает нетрадиционные черты: вот она погрузилась в воспоминание о своем девичестве, и перед нами — высокомерная и тщеславная девушка, отказывающая всем женихам и наконец осчастливленная тем, что на ее долю выпало стать одной из бесчисленных наложниц государя. Она так упивается своей красотой, что ей мнится, будто «деревья и травы вскипают страстию туч и дождей» при ее появлении.

Подобной самохарактеристики героини мы не найдем в предшествующей вьетнамской литературе. Вельможа XVIII в., Нгуен За Тхиеу рисует образ аристократки в соответствии с идеалом, выработанным придворной средой. Он отмечает в своей героине черты индивидуализма. Однако счастье героини поэмы оказалось мимолетным: «В глубокую пещеру заглянул луч солнца и померк».

Чем дальше отходит поэт от описания своего аристократического идеала женского счастья — роскошной жизни в атмосфере дворца, тем с большим сочувствием начинает читатель относиться к его героине. Горе преобразило ее, мы узнаем в кичливой аристократке страдающую женщину: «Смерти меня предают не клинком,//Смертной тоской убивает жестокость!»

Покинутая женщина загорается желанием вырваться из гарема, порвать «счастливую» («красную» по дальневосточной символике) нить супружества: «Руку тяну, оборвать хочу красную нить,//Стены покоев в гневе обрушить и выйти на волю!»

Эта смелая фраза, немыслимая в более ранние времена, отражала, по-видимому, и настроения самого поэта. Однако восклицание героини — лишь мгновенная вспышка негодования. Женщине чудится, что ее вновь зовут к государю, и она машинально тянется к пудре.

Нгуен За Тхиеу сделал шаг вперед не только в отражении противоречивой психологии человека, но и в совершенствовании поэтического слова. Видный поэт первой половины XIX в. Ли Ван Фык (1785—1849) писал о поэме: «Сотню, тысячу раз отточены строки,//Слова приводят в трепет людей».

Однако для поэмы Нгуен За Тхиеу характерно чрезмерное обилие слов письменного языка, труднодоступных литературных и исторических реминисценций, что мешало популярности произведения.

ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНАЯ ПОЭМА. НГУЕН ЗУ

В XVIII в. все смелее входит в литературу семейная и бытовая тематика. Внимание поэтов привлекает личность человека и его судьба. Жанр повествовательной поэмы (чуен) выступает в качестве своеобразного эквивалента прозаических жанров, которых литература на вьетнамском языке почти не знала вплоть до начала нашего столетия (существовала лишь ритмическая проза). Произведения этого жанра, выходя за узкие рамки изображения личной жизни, затрагивали большие общественные вопросы эпохи.

Поиски истоков повествовательной поэмы уводят нас к народному поэтическому творчеству: к народной песне с развитым сюжетом. В частности, повествовательные поэмы в XVIII в. писались стихотворным размером люкбат, характерным для народной песни: в них чередовались шести- и восьмисложные строки, скрепленные между собой внутренней и концевой рифмой.

Главным предметом изображения в поэме XVIII — начала XIX в. был человек, заявлявший о своем праве на счастье, но положительный идеал в поэмах был ограниченным: герой их после длительных приключений обычно находит любимую девушку и становится достойным чиновником или добрым монархом. Персонажи в большинстве повествовательных поэм изображались прежде всего в поступках.

В поэмах присутствует и волшебство, что, видимо, идет от народной сказки, подарившей повествовательной поэме немало любопытных сюжетов и мотивов; со сказочными традициями связана также идеализация положительного героя.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология