История западноевропейского театра от возникновения до 1789 года

Чем органичней религия входила в область искусства, тем схематичнее становились персонажи и неправдоподобнее ситуации. Особенно резко обнаруживается это пагубное влияние на образе Юлии — возлюбленной Эусебио. Смиренная монахиня после того, как Эусебио, увидев на ее груди крест, отстраняет ее от себя, превращается в кровожадную разбойницу. По пути из монастыря она убивает пастуха, путника, крестьянина, крестьянку и охотника, и все лишь из-за боязни ненужных свидетелей своего побега из кельи.

Схематизм религиозного мировоззрения заставлял Кальдерона изображать уже не живых людей, а аллегорические символы греха и добродетели. И все же даже самые причудливые и безжизненные драмы Кальдерона не были лишены жизненной страстности и бытового тона. Внутреннее напряжение драм проявляется в огненном, чисто возрожденческом темпераменте героев, умеющих с огромной энергией добиваться своих целей, а реалистический колорит возникает из многочисленных комических сцен слуг и крестьян, постоянно встречающихся в религиозных пьесах и оттеняющих торжественность главного сюжета простодушием и естественностью заурядных поступков.

Жизненная правда и религиозная концепция все время находились в единоборстве в драмах Кальдерона. Особенно отчетливо это противоречие проявляется в драме «Врач своей чести».

Если в пьесах Лопе де Вега честь приобретала универсальный этический характер, то у Кальдерона она превратилась в некий самодовлеющий фетиш, которому должна была подчиниться нравственная природа человека. Честь заключалась уже не в личном моральном облике людей, а в общественном мнении. Честь, как социальная категория, принадлежала не самому человеку, а обществу в целом. Герои драмы Кальдерона часто обращались с честью как с чем-то для себя внешним. Сам король представляет себя Атлантом, над которым тяготеют законы чести. Такое гипертрофирование чувства чести объясняется тем, что соблюдение этих законов осталось единственным для погибающей идальгии средством выделить свое сословное превосходство.

Честь — единственное благо рыцаря, и чем щепетильнее он в вопросах чести, чем тщательнее он ее охраняет, тем большая ему слава. Неумолимость законов чести особенно ярко обнаруживается в тех случаях, которые сами по себе являются недоразумениями, ложно истолкованными поступками. Даже за одну видимость преступления честь, храня свою чистоту, готовит самое страшное наказание. Тут существует обратная пропорция: чем незначительней повод, тем больший пафос приобретает возмездие.

Во «Враче своей чести» дон Гутьере бросает свою возлюбленную Леонор после того, как встречает в ее комнате молодого человека, пришедшего к ее подруге. Женившись на Менсии, дон Гутьере убивает ее, заподозрив в любви к бывшему поклоннику. И в том и в другом случае ни Леонор, ни Менсия совершают преступления даже в помыслах. Но Гутьере не хочет вникать в сущность дела. Формально проступок совершен, общественному мнению он может стать известным, значит честь уже попрана.

Безвинно гибнет Менсия: жестокий блюститель чести, ее муж заставил врача разрезать ей вену и выпустить кровь. Менсия умирает, а меланхолический король оправдывает злодеяние. Гутьере оправдан не только законом, но и ортодоксальной моралью, которая как бы символизируется образом Леонор. Леонор такая же приверженница чести, как Гутьере. Она охотно повинуется повелению короля и соглашается стать женой Гутьере. И вновь нареченная невеста над неохладевшим трупом Менсии одобряет поступок мужа-убийцы и призывает его сделать с ней то же самое, в случае если она нарушит закон чести. На сцене раздается только один голос в защиту Менсии — это шут Кокин, который, обращаясь к королю, берется доказать невинность Менсии, но его никто из героев драмы не слушает. Но зато этот голос, надо думать, глубоко западал в души зрителей, и они, уходя из театра, в большей мере негодовали на Гутьере, чем порицали его безвинно погибшую жену. Поэт силой правды изображаемых чувств рушил собственную моральную концепцию.

В драме Кальдерона добродетель восстанавливалась преступлением. В этом акте ощущался испанский католицизм, где христианское милосердие обретало форму инквизиционных пыток. Воинствующая жестокая мораль вообще пронизывала все творчество Кальдерона. Св. Патрик, обращаясь к богу, говорил:

И поелику ныне восхотели
Свидетельства величья твоего,
Десницею карающей низвергни
На них молниеносный гром.

Этот суровый тон приобретал подлинную величественность в «Саламейском алькальде», лучшей драме Кальдероиа, посвященной большой общественной теме.

В «Саламейском алькальде» Кальдерон продолжал традицию автора «Фуэнте Овехуна». Крестьянин Креспо говорит:

Королю мой дом и жизнь
Отдаю, но честь и совесть —
Это достояние духа,
Дух же мой — владенье бога.