История западноевропейского театра от возникновения до 1789 года

В резком контрасте с патетическим выступало карикатурное. Если в первой манере были преувеличения в сторону восторженности, то вторая была результатом преувеличений сатирического типа. Из насмешек и иронии над обыденной жизнью рождался карикатурный буффонный стиль игры, при котором высмеивались и святые, и черти, и купцы, и крестьяне. Буффонный стиль органически развивал старинную маскарадную традицию народных игр и вбирал в себя опыт профессионалов-гистрионов.

Но эти столь противоположные манеры исполнения — патетическая и буффонная — внутренне объединялись своей гиперболичностью, стремлением выявить главное и существенное, главную идею темы и существенную черту характера. Сценическое искусство было слишком молодо и могло выделять основное содержание только способом преувеличения, только посредством усиления интонаций и укрупнения жестов. Внутреннее раскрытие характера было совершенно недоступно исполнителям мистерии; даже самые острые драматические коллизии не получали сколько-нибудь осмысленной психологической мотивированности.

Характерна в этом отношении сцена между рыцарем и Марией Магдалиной. Рыцарь видит Марию и сразу начинает добиваться ее любви. Мария возмущена: «Как, вы принимаете меня за дурную женщину?» — «О, нет, — торопится успокоить ее кавалер. — Но вы так красивы. Если б мы вместе потанцевали, если б выпили чего-нибудь прохладительного...» Марии доказательства истинной любви вполне достаточно, она чистосердечно говорит: «Я начинаю вас любить... Я ваша на всю жизнь». Естественно, что интерес подобной сцены был не и раскрытии душевного состояния героев, а в смене ситуаций.

Театр в раннюю стадию развития обнажал свою действенную природу с особой рельефностью: события, а не характер были основой представления. Этим объясняется и то обстоятельство, что мистерия игнорировала психологическую оправданность сценического времени и пространства. Для стремительного развития действия было необходимо, чтоб века в одно мгновение сменяли друг друга, а страны располагались одна от другой на расстоянии двух шагов. Никто не удивлялся тому, что Ной, закрыв при начале потопа ставни своего ковчега, через мгновение их открывал, объявляя, что страшные сорок дней и ночей уже миновали. Вполне нормальным казалось и путешествие из Рима в Назарет или из французского королевства в Вавилон в течение трех минут. Всего этого требовало действие, и поэтому все сценические условности получали у зрителей внутреннее оправдание. Патетическое и буффонное в исполнении мистерии объединялось не только принципом гиперболизации, но и той внутренней увлеченностью страстями образов, которая была свойственна в одинаковой мере исполнителям героических и исполнителям бытовых ролей. Участники мистерии целиком отдавались стихии благородных и низменных страстей, они играли самозабвенно, и игра превращалась для них в некое подобие реального существования, хотя и фантастического по своему содержанию.

Современник, потрясенный игрой своих сограждан, восхищенно писал, что «лев в своем логове или убийца в лесу не были никогда более гордыми и более уверенными, чем они, пока они играли». О том, до чего доводила эта львиная сила и разбойная смелость исполнения, можно судить хотя бы по ироническому замечанию Гамлета, который говорил, что актеры «горланили свои монологи, конкурируя с ярмарочными разносчиками, пилили руками воздух, энергичной жестикуляцией выражая свое возмущение, рвали страсти в лохмотья и старались перещеголять самых злобных богов и готовы были даже Ирода переиродить».

Но то, что казалось отвратительным в XVI веке, было предельно увлекательным в XV веке. Фруассар говорил «Забвение было в зрелище». Исполнители мистерии сплошь и рядом впадали в полное самозабвение, и иногда это приводило к печальному концу. Был случай, когда Лонгин и солдаты, посланные Пилатом проверить, но притворяется ли Христос мертвым, с такой добросовестностью выполнили данное поручение, что исполнитель роли Христа, получив изрядное количество «пробных» уколом, умер ни кресте без всякой надежды воскреснуть вновь. Увлечение игрой было так сильно, что участники мистерии порой рисковали даже жизнью. Так, например, некий священник по имени Николь из Нефштеля, исполняя роль спасителя, был привязан к кресту и прочел в таком положении несколько сот стихов. «Жизнь упомянутого кюре, — замечает современник, — была в большой опасности, и он едва не умер, будучи на кресте, так как у него перестало биться сердце, и он бы умер, если б ему не оказали помощи».