История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1

Лукреция, упрашивет меня поцеловать сестру, затем прыгает от меня и наслаждается, видя свою сестру в моих объятиях, томную, не подающую никаких знаков сопротивления. Но чувство, большее, чем любовь, не позволяет мне отказать Лукреции в знаках моей признательности. Я хватаю ее с яростью, наслаждаясь видом экстаза, в котором вижу Анжелику, в первый раз присутствующую при такой прекрасной борьбе. Умирающая Лукреция умоляет меня кончить; но я неумолим, я бросаюсь на ее сестру, которая не только не отталкивает меня, но прижимает к своей груди так, что оказывается осчастливленной даже прежде, чем я даю свое согласие. Это было так, как во время пребывания богов на земле, сладострастная Анаидия[80], влюбленная в сладкое и приятное дыхание Западного ветра, в один прекрасный день открыла ему объятия и стала плодоносной. Это был божественный Зефир. Огонь природы сделал Анжелику нечувствительной к боли, она почувствовала только радость от удовлетворенного желания. Лукреция, удивленная и восхищенная нашей радостью, засыпала нас поцелуями, очарованная видом умирающей от чувств сестры, и меня, продолжающего свое преследование. Она вытирала капли пота с моего лба. Анжелика в конце истекла в третий раз так нежно, что вынула из меня душу.

Лучи солнца, проникающие сквозь жалюзи наших окон, прогнали меня от них. Заперев дверь, я лег в постель, но через несколько минут услышал голос адвоката, который упрекал свою жену и свояченицу в лени. После этого, постучав в мою дверь, и увидев меня в одной рубашке, он пригрозил мне привести моих соседок. Он вышел, чтобы привести ко мне парикмахера. Я снова закрылся, умыл лицо холодной водой, и вышел с обычным видом. Через час я вошел в общую залу и там ничего не произошло. Я обрадованно увидел лица моих прекрасных возлюбленных, свежие и цветущие. Донна Лукреция ведет себя свободно, Анжелика веселее, чем обычно, и ярче, но вертится направо и налево, тревожная и беспокойная, я вижу ее только в профиль. Увидев ее смеющейся оттого, что я напрасно ищу ее глаза, которые она намеренно прячет, я говорю донне Сесилии, что ее дочь опасается, что неправильно набелилась. Обманутая моей клеветой, она заставляет меня накинуть ей на лицо платок, и смотрит на меня. Я отрекаюсь от сказанного, прося у нее прощения, и дон Франческо рад, что белила его невесты служат предметом обсуждения.

Откушав шоколаду, мы пошли осматривать прекрасный сад хозяина, и я, оказавшись с донной Лукрецией, упрекнул ее за коварство. Глядя на меня, как богиня, она упрекает меня за неблагодарность.

— Я просветила разум моей сестры, — говорит она. — Вместо того, чтобы жалеть о происшедшем, она должна меня одобрить, она должна любить тебя, и после моего отъезда я оставляю ее тебе.

— Но как же я смогу полюбить ее?

— Разве она не очаровательна?

— Это правда, но очарованный тобой, я закрыт для любого другого очарования, да и дон Франческо теперь должен занимать ее целиком, и я должен остерегаться тревожить мир в их отношениях.

— Еще я могу тебе сказать, что характер твоей сестры отличен от твоего. Этой ночью и твоя сестра, и я стали жертвами наших чувств. Это так, и мне кажется, ты не должна об этом забывать. Но Анжелика, ты видишь? Анжелика должна уже раскаиваться в том, что была соблазнена природой.

— Все это, может быть, правда, но печалит меня то, что мы уезжаем в последних числах этого месяца. Мой муж уверен, что получит судебное решение на этой неделе. Вот и заканчиваются наши радости.

Эта новость меня опечалила. За столом я был занят только щедрым доном Франческо, которому обещал эпиталаму на день свадьбы, которая должна была состояться в январе. Мы вернулись в Рим, и донна Лукреция все три часа, что мы провели один напротив другого в моем «визави», не могла убедить меня, что я влюблен в нее меньше, чем до того, как она ввела меня во владение всеми своими богатствами. Мы остановились в маленьком домике, где мы завтракали накануне, чтобы поесть мороженого, заказанного для нас доном Франческо. Мы прибыли в Рим в восемь часов. Имея большую потребность в отдыхе, я прежде всего направился в отель Испании.

Три или четыре дня спустя адвокат пришел ко мне, чтобы откланяться, с очень любезными словами. Он возвращался в Неаполь, выиграв свой процесс. Поскольку он уезжал послезавтра, я провел у донны Сесилии последние два вечера их пребывания в Риме. Зная время, когда он должен был отъезжать, я отправился двумя часами ранее, чтобы остановиться там, где, как я думал, он должен был ночевать, чтобы иметь удовольствие поужинать с ним в последний раз; но помеха, заставившая его отложить отъезд на четыре часа, привела к тому, что этим удовольствием стал для нас обед.