История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1

Я заплатил, и с горем в душе ступил на дорогу в Саравал, но за час до прихода туда, пройдя пешком пять часов и позавтракав в Муссии, я допустил оплошность, прыгнув через канаву, и так сильно подвернул ногу, что не мог ходить. Я сижу на краю канавы, не имея другого ресурса, кроме обычного, который религия предоставляет несчастным, находящимся в бедственном положении. Я прошу у Бога милости сделать так, чтобы мимо прошел кто-нибудь, кто может мне помочь. Полчаса спустя мимо прошел крестьянин за своим жеребенком, и за паоло перевез меня, располагающего состоянием в одиннадцать паоло медной монетой, в Саравал; для экономии я остановился у человека со злой физиономией, который за два паоло авансом пустил меня переночевать. Я спрашиваю хирурга, но он не может появиться раньше, чем назавтра. Я ложусь спать после безобразного ужина в отвратительную кровать, где я надеюсь, однако, поспать; но именно там меня поджидает мой злой гений, чтобы обрушить на меня адовы страдания. Пришли трое мужчин, вооруженных карабинами, строя страшные рожи, говоря друг с другом на жаргоне, которого я не понимаю, с руганью, с проклятиями, не обращая никакого внимания на меня. Выпивая и распевая песни до полуночи, они улеглись спать на охапки соломы, но, к моему удивлению, мой хозяин, пьяный и голый, явился и улегся рядом со мной, заявляя, что он рассмеется, если я скажу, что никогда не терпел подобного. Он говорит, богохульствуя, что весь ад не может помешать ему спать в своей постели. Я должен был уступить ему место, восклицая, – где я? На это восклицание он отвечал, что я нахожусь у самого честного сбира Церковного Государства. Мог ли я подумать, что нахожусь в компании проклятых врагов рода человеческого? Но это еще не все. Грубая свинья, едва улегшись, своими действиями и словами заявил мне свое позорное предложение таким образом, что заставил меня оттолкнуть его ударом в грудь, от которого он свалился с кровати. Он ругается, он поднимается и бросается снова в атаку, не слушая возражений. Я решил переместиться оттуда и устроиться на стуле, и, слава Богу, он этому не противится, потому что, прежде всего, хочет спать. Я провел самые печальные четыре часа. На рассвете этот палач, разбуженный своими товарищами, поднялся. Они выпили и, взяв свои карабины, ушли. В этом жалком состоянии я провел еще час, призывая кого-нибудь в помощь. Наконец, мальчик за байокко [62] пошел для меня за хирургом. Этот человек, посетив меня и уверив, что за три или четыре дня отдыха я вылечусь, посоветовал мне перебраться в гостиницу. Я последовал его совету и лег там в постель, после чего он полечил меня. Я отдал постирать мои рубашки, и обо мне позаботились. Я пришел к мнению, что надо обойтись без лечения, потому что наступал момент, когда, для того, чтобы уплатить хозяину, я должен буду продать свой редингот. Мне было стыдно. Очевидно, если бы я не обеспокоился из-за девочки, которой фра Стеффано отказал в отпущении грехов, я бы не оказался в нищете. Приходилось признать, что мое рвение было ошибкой. Если бы я мог помучиться с францисканцем, «если бы», «если бы», «если бы», и все эти проклятые «если бы», терзающие душу мыслящего несчастного, который, после долгих размышлений, оказывается еще более несчастным. Правда, однако, он при этом учится жить. Человек, который отгораживается от мыслей, никогда ничему не научится.

На утро четвертого дня, оказавшись в состоянии ходить, как и предсказал хирург, я решился провести продажу редингота, – прискорбная необходимость, поскольку начались дожди. Я был должен пятнадцать паоли хозяину и четыре хирургу. В момент, когда я уже собрался заняться этой болезненной продажей, вдруг – фра Стеффано, который входит, смеясь, как сумасшедший, и спрашивая меня, забыл ли я удар палкой, которым он меня наградил. Я прошу хирурга оставить меня с этим монахом. Я спрашиваю читателя, можно ли наблюдать такое и сохранить ум свободным от суеверий? Удивительно то, что это было делом одной минуты, потому что монах появился в последний момент, и что удивило меня еще больше, это сила Провидения, фортуны, столь необходимой комбинации, которая направляет, повелевает, заставляет меня надеяться только на этого рокового монаха, ставшего моим гением – спасителем, начиная с кризиса моих несчастий в Кьодже. Но каков гений! Я вынужден признать эту силу скорее наказанием, чем милостью. Я должен был утешиться, видя появление этого дурака, мошенника, невежественного негодяя, потому что, я не сомневался ни минуты, он не смутится. Было ли это послание небес или преисподней, я видел, что обязан положиться на него. Это он должен был отвести меня в Рим. Это был перст судьбы.