История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1

Я не мог мучиться душой по поводу происшедшего, из-за своей холодности или грубости. Будучи преисполнен решимости отплатить моему доброму хозяину, внимательно выслушав его поэму, я послал к черту грусть. Я сделал о его стихах замечания, которые его очаровали, так что, найдя меня более умным, чем он полагал, он захотел прочитать мне свои идиллии, и я продолжал страдать. Я провел с ним весь день. Удвоенное внимание ко мне экономки показывало, что я ей понравился и, по совпадению, она понравилась мне. День у священника пролетел, как мгновенье, благодаря красотам, которые я находил в тех вещах, впрочем, весьма плохих, что он мне читал; но время стало тянуться для меня долго из-за этой экономки, которая должна была отвести меня в постель. Таков я, и не знаю, должно ли мне быть стыдно, или надо меня поздравить. В моем самом плачевном состоянии, как физически, так и морально, душа моя посмела предаваться радости, забывая все действительные причины грусти, которые должны были бы сокрушить любого другого здравомыслящего человека.

Момент настал. После нескольких предварительных маневров, я нашел ее благосклонной, до определенного момента, и склонной к отказу, когда я сделал вид, что хочу отдать ей полную справедливость. Довольный тем, что получил, и еще более тем, что она ни слова не сказала о главнейшем, я спал прекрасно. На следующий день, при утреннем кофе, ее вид сказал мне, что она в восторге от интимного взаимопонимания, которое мы проявили. Я предпринял некие шаги, чтобы убедить ее, что моя нежность не вызвана влиянием рефоско, и она не повторила упреков; она скрасила свой отказ соглашением, которое меня устроило. Она сказала, что лучше отложить все на вечер, потому что, на удивление, юго-восточный ветер стал сильнее, чем был накануне. Это было формальное обещание. Я решил следовать правилу: servatis servandis[55].

На следующий день священник был таким же, как и накануне. Когда настало время идти в постель, экономка шепнула мне, уходя, что вернется. Обследовав себя, я счел, что, с некоторыми мерами предосторожности, я мог бы сделать дело, не рискуя заслужить упрек в непростительной несправедливости. Мне казалось, что, воздерживаясь и объяснив ей причину, я покрою себя позором и сгорю от стыда. Если бы я был благоразумен, я не должен был и начинать; мне казалось невозможным больше уклоняться. Она пришла. Я принял ее в соответствии с ее ожиданиями, и, проведя с удовольствием пару часов, она вернулась в свою комнату. Два часа спустя явился капитан Альбан, чтобы сказать мне поторопиться, потому что он отплывает от Истрии, чтобы быть к вечеру в Поле. Я вернулся на тартану.

Францисканец фра Сефано забавлял меня весь день сотней предложений, в которых я видел невежество, смешанное с обманом за завесой простоты. Он показал мне всю милостыню которую собрал в Орсаре, хлеб, вино, сыр, колбасы, конфитюры и шоколад. Все большие карманы его святой одежды были полны провизией.

— Есть ли у вас также и деньги?

— Упаси меня боже. Во-первых, наша славная организация запрещает мне их касаться, а во-вторых, если, собирая пожертвования, я бы принимал деньги, то это были бы одно-два су, а то, что подают мне в виде продуктов, стоит в десять раз больше. Святой Франциск, поверьте мне, был очень умен.

Я размышлял о том, что этот монах извлекает богатство именно там, где я прихожу к нищете. Он сделал меня своим сотрапезником, и был горд, что я охотно оказывал ему эту честь.

Мы спустились в порт Полы, называемый Веруда. После пятнадцатиминутного подъема по дороге, мы вошли в город, где я провел два часа, изучая римские древности, поскольку этот город был столицей империи; но я не нашел других признаков величия, кроме развалин арены. Мы вернулись в Веруду, откуда, подняв паруса, на следующий день мы оказались перед Анконой, но мы лавировали в течение ночи, чтобы войти туда на следующий день. Этот порт, хотя он и считается знаменитым, благодаря монументу Траяна, был бы очень плох без дамбы, сделанной с большими затратами, которая делает его довольно удобным. Любопытно то, что в Адриатическом море с северной стороны много удобных портов, в то время, как с противоположной стороны имеются лишь один или два. Очевидно, что море отступает на восток, и что через три или четыре века Венеция будет присоединена к материку.