История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1

Я нашел епископа Бернарда де Бернардис, пишущего, притулившись к убогому столу. Он поднялся на ноги, чтобы меня поднять, и, вместо того, чтобы благословить, крепко прижал к груди. Я нашел его искренне огорченным, когда рассказал ему, что в Неаполе не нашел никаких объяснений по поводу его отсутствия, и сам решил пойти и броситься ему в ноги, и я увидел, что он успокоился, когда я сказал, что никому не должен и чувствую себя хорошо. Он вздохнул, говоря о своем сочувствии и сострадании, и приказал слуге поставить на стол третий куверт. Кроме этого слуги у него была самая каноническая из всех служанок [67] и священник, из нескольких слов которого, сказанных им за столом, он показался мне большим невеждой. Дом его был довольно большой, но неудобный и ветхий. В нем настолько отсутствовала мебель, что, чтобы выделить мне неудобную постель в комнате рядом со своей, он должен был дать мне один из своих жестких матрасов. Его жалкий обед меня напугал. Его преданность правилам своего ордена сделала его худым, и масло было плохое. Он был, впрочем, умным и, что более важно, порядочным человеком. Он сказал мне, и я был этим очень удивлен, что его епархия, которая, однако, не была бедной, выдает ему только пятьсот королевских дукатов платы в год, и он был должен шестьсот. Он мне сказал за ужином, что его единственной мечтой было вырваться из когтей монахов, преследования которых в течение пятнадцати лет составляли его подлинное чистилище. Эти замечания удручали меня, потому что они давали мне представление о трудностях, которые предстояло испытать моей персоне. Я видел, что он догадывается о печальной участи, которую мне готовит. Мне показалось, однако, что следует его пожалеть. Он улыбнулся, когда я спросил его, нет ли у него хороших книг, компании образованных людей, благородного кружка, чтобы приятно провести час или два. Он поведал мне, что во всей его епархии положительно нет человека, который мог бы похвастаться хорошим умением писать, а тем более такого, у кого был бы вкус и представление о хорошей литературе, ни настоящего книготорговца, ни любителя, интересующегося газетами. Круг знакомств, соперничество, литературные связи — та ли это страна, где я должен был бы осесть в возрасте восемнадцати лет? Увидев меня задумавшимся, убитым печальными сторонами жизни, ожидавшей меня около него, он хотел подбодрить меня, уверяя, что он сделает все, зависящее от него, чтобы сделать меня счастливым. Когда на следующий день я должен был быть официально возведен в сан священника, я увидел весь его клир, а также женщин и мужчин, заполнивших собор. В этот момент я принял решение, счастливый, что в состоянии его принять. Я видел кругом только животных, которые, казалось, были положительно потрясены моей несолидностью. Какое уродство женщин! Я ясно сказал монсеньору, что не чувствую призвания умереть в течение нескольких месяцев мучений в этом городе. Дайте мне ваше епископское благословение на мою отставку, сказал я, или уезжайте вместе со мной, и я заверяю вас, что судьба нам будет благоприятствовать. Уступите вашу епархию тем, кто сделал вам такой плохой подарок.

Это предложение заставило его смеяться весь остаток дня, но если бы он его принял, он бы не умер через два года, в расцвете лет. Этот достойный человек был вынужден, сочувствуя мне, просить у меня прощения за ошибку, которую сделал, пригласив меня сюда. Понимая свой долг вернуть меня в Венецию, не имея денег и не зная, что они есть у меня, он сказал, что отправит меня обратно в Неаполь, где буржуа, которому он меня рекомендует, даст мне шестьдесят королевских дукатов, с которыми я смогу вернуться на родину. Я тотчас же принял его предложение с благодарностью, быстро сходив к своему чемодану и достав из него красивый футляр с бритвами, что дал мне Панайотти. У меня были все основания заставить его принять подарок, потому что бритвы стоили шестьдесят дукатов, которые он мне давал. Он принял его, только когда я пригрозил там остаться, если он попытается отказаться. Он дал мне письмо к архиепископу Козенцы, в котором хвалил меня и просил отправить в Неаполь за его счет. Так и получилось, что я оставил Марторано через шестьдесят часов после прибытия туда, выразив епископу сожаление, что покидаю его, а он пролил слезу и дал мне от всего сердце сотню благословений.