История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

Она все время рассуждала в таком стиле. Я скажу на своем месте, что она мне сказала при моем возвращении из Москвы. Мы остановились в хорошей гостинице, где мне дали две комнаты и приняли в ремонт мой экипаж. После обеда я снял двухместную коляску и нанял местного слугу, говорящего по-французски. Моя коляска была с четверкой лошадей, поскольку город Москва состоит из четырех городов [13] и приходится много ездить по улицам, плохо или совсем не мощеных, когда приходится делать много визитов. Со мной было пять или шесть писем, и я хотел их все разнести; уверенный, что не придется сходить из коляски, я взял с собой мою дорогую Заиру, девочку тринадцати лет, любопытную ко всему. Я не помню, какой праздник справляла греческая церковь в эти дни, но помню невыносимый звон колоколов, который слышался со всех улиц, потому что я видел церкви повсюду. Тогда сеяли зерно, чтобы собирать урожай в сентябре, и смеялись над нами, что мы сеем за восемь месяцев до того, поскольку это не только не необходимо, но и от этого урожай должен быть менее обильным. Я не знаю, кто прав, но возможно, что правы все.

Я разнес по адресам все письма, что были мной получены в Петербурге от обер-егермейстера, от князя Репнина, от моего банкира Папанелопуло и от брата Мелиссино. На следующее утро я получил ответные визиты от всех тех, к кому адресовался. Они все пригласили меня обедать вместе с моей приемной дочерью. Я принял приглашение от первого, кто пришел, – это был г-н Демидов, и обещал остальным приходить во все последующие дни по очереди. Заира, наученная роли, которую должна играть, была в восторге, что может показать мне, что она достойна того отличия, что я ей выдал. Красивая как ангелок, она была повсюду, где я ее водил, отрадой компании, где никто не пытался уточнить, была ли она мне дочь, любовница или служанка. В этой области, как и в сотне других, русские очень покладисты. Кто не видел Москвы, не может сказать, что видел Россию, и те, кто знал русских только по Петербургу, не знают русских, потому что при дворе они совсем отличны от того, чем они являются по-природе. В Петербурге их можно считать всех иностранцами. Граждане Москвы, и особенно богатые, жалеют всех тех, кто по своему положению, из интереса или из амбиций являются экспатриотами (покинули родину); потому что их родина – Москва, и они рассматривают Петербург только как причину своего упадка. Я не знаю, правда ли это, но говорю то, что говорят они. По истечении восьми дней я все увидел: фабрики, церкви, старые памятники, а также кабинеты натуральной истории, библиотеки, которые меня не заинтересовали, знаменитый колокол, и я заметил, что их колокола не раскачиваются, как наши, но неподвижны. Ими звонят, используя веревку, привязанную к концу языка. Я нашел, что женщины в Москве более красивы, чем в Петербурге. Доступ к ним очень нежен и легок, и чтобы получить от них поцелуй в губы, достаточно сделать вид, что собираешься поцеловать им руку. Что касается еды, я нашел, что она изобильна и без деликатесов. Их стол всегда открыт для всех их друзей, и друг приводит на обед с собой без всякого фасона пять или шесть человек, приходящих иногда и к концу обеда. Не было случая, чтобы русский сказал: «Мы уже пообедали, вы пришли слишком поздно». У них не низкая натура, которая нужна, чтобы сказать такие слова. Повар должен подумать, и обед возобновляется. Хозяин или хозяйка приветствуют гостей (gastes). У них в ходу восхитительный напиток, название которого я забыл, но он лучше, чем шербет, который пьют в Константинополе у всех больших сеньоров. Они не дают пить воду своим слугам, которые очень многочисленны, но воду, которая приятна на вкус, здорова и питательна и столь дешева, что на рубль можно наполнить бочку. Я заметил большое преклонение, которое они все испытывают по отношению к Св. Николаю. Они воспринимают бога только через посредничество с этим святым, чей образ должен находиться в углу комнаты, где хозяин дома принимает визиты; тот, кто входит, делает первый поклон образу, второй – хозяину; если образа случайно там не окажется, русский, обежав взглядом всю комнату, остается в недоумении, не знает, что говорить, и теряет голову. Русский, в общем, самый суеверный из всех христиан. Язык его иллирийский, но литургия вся греческая; народ в ней ничего не понимает, и духовенство, само невежественное, радо держать его в невежестве. Я никогда не мог втолковать calogero, говорящему на латыни, что мы другие римляне, делая знак креста, проводим рукой от левого плеча к правому, в то время как греки проводят рукой справа налево, и что мы говорим spiritus sancti, в то время как они говорят на греческом языке agios pneuma: – Если вы говорите, говорю я ему, agios pneuma, вы имеете, что в виду то же, что и мы, когда говорим sancti spiritus.