История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

Мелиссино поднялся, держа в руке большой бокал венгерского. Все замолчали, чтобы услышать, что он будет говорить. Он пожелал здоровья своему генералу Орлову, который сидел напротив него на другом конце стола. Вот что он ему сказал:

– Умри в тот день, когда ты сочтешь себя богатым.

Аплодисменты были всеобщими. Воздавали хвалы великой щедрости г-на Орлова. Можно было критиковать его, но в шумной компании об этом не могло быть и речи. Ответ Орлова показался мне более умным и более благородным, хотя и также тартарическим, потому что там тоже упоминался вопрос смерти. Также поднявшись, держа в руке большой бокал, он сказал:

– Ne puisses-tu mourir, que par mes mains.

[15]

Аплодисменты были гораздо более сильными.

Дух русских энергичный и поражающий. Они не заботятся ни о рисовке, ни о ловкости; они напрямую движутся к цели.

Вольтер этими днями отправил императрице свою «Философию истории», написанную для нее и посвященную ей, с Посвящением в шесть строк. Месяц спустя все издание из 3 000 томов этого труда прибыло по воде и полностью исчезло в неделю. Все русские, умеющие читать по-французски, имели эту книгу в своем кармане. Вождями вольтерьянцев были два сеньора, люди большого ума: Строганов и Шувалов. Я видел стихи первого из них, столь же прекрасные, как у его идола, и двадцать лет спустя превосходный дифирамб второго; но сюжетом в нем была смерть Вольтера, что кажется мне слишком странным, поскольку поэзия такого жанра не может применяться на грустный сюжет. Образованные русские того времени, благородного сословия и военные, знали, читали, ценили только Вольтера и полагали, прочитав все, что Вольтер опубликовал, что стали такими же учеными, как и их апостол; я говорил, что им следует читать книги, из которых Вольтер черпает свою ученость, которые им следует, возможно, читать сначала. «Воздержимся, – говорил мне один ученый в Риме, – спорить с человеком, который прочел только одну книгу». Таковы были русские в то время; но мне говорят, и я этому верю, что сегодня они глубже. Я знал в Дрездене князя Белосельского, который, побыв послом в Турине, вернулся в Россию. Этот князь задумал геометризировать человеческий разум; он анализировал метафизику: его небольшой труд классифицировал душу и разум; чем больше я его читал, тем больше он казался мне превосходным. Жаль, что атеист может этим злоупотребить.

Но вот черта князя Панина, воспитателя Павла Петровича, предполагаемого наследника империи, – он настолько был послушен ему, что, будучи в опере, он осмеливался хлопать в ладоши при арии Люини лишь после того, как тот ему давал на это позволение.

Когда появился курьер, принесший весть о внезапной смерти Франциска первого, римского императора, императрица была в Красном Селе, граф министр был в Петербурге во дворце вместе со своим августейшим воспитанником, которому в то время было одиннадцать лет. Курьер явился в полдень и передал депешу министру, который был внизу в кругу приближенных, в числе которых был я. Павел Петрович был справа от него. Он распечатал, прочитал про себя, затем сказал, ни к кому не обращаясь:

– Вот, важная новость. Римский император внезапно умер. Глубокий траур будет при дворе, и у Вашего Высочества (сказал он князю и посмотрел на него) он продлится на три месяца дольше, чем у императрицы.

– Почему же у меня он продлится дольше?

– Потому что, в качестве герцога Хольстейна, Вашему Высочеству принадлежит сиденье на имперском сейме, привилегия, добавил он (обратив взгляд ко всем присутствующим), которой Петр Первый столь желал и не мог получить. Я заметил внимание, с которым Великий герцог слушал своего ментора, и с каким старанием он скрывал радость, что он чувствовал. Этот способ обучать мне очень понравился. Предлагать идеи юной душе и давать свободу в них разобраться. Я в этом воздаю хвалы принцу Лобковиц, который был там и который возвысился в моих размышлениях. Этот принц Лобковиц порождал общую любовь; его предпочитали его предшественнику Эстерхази, и этим многое сказано, так как тот мог вызывать и дождь, и хорошую погоду [16] . Веселость, радушие принца Лобковиц оживляли всякую компанию, где он появлялся. Он ухаживал за графиней де Брюс, которая была первой красавицей, и никто не думал, что он в этом несчастлив.