История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

Хирурги явились вечером в количестве четырех; мне разбинтовали руку, которая была вдвое толще обычного; я увидел, что она распухла вплоть до локтя; но исследуя тампон, начиная от раны, я вижу красный край и вижу свежую ткань; я ничего не говорю. При этом присутствуют князь Сулковский и аббат Гурел, посланный от князя Палатина. Четверо хирургов решают, что рука вся захвачена и больше нет времени на ампутацию кисти, и что следует отрезать всю руку не позднее завтрашнего утра. Нет места для споров, я говорю им явиться с необходимыми инструментами, и что я согласен на операцию. Они уходят очень довольные и несут эту новость ко двору, Браницкому, князю Палатину; но назавтра с утра я отдаю приказ своему слуге не пускать их в мою комнату; и на том история кончается. Я сохранил мою руку.

В день Пасхи я направился к мессе с рукой на перевязи, от которой я полностью избавился лишь восемнадцать месяцев спустя. Мое лечение длилось двадцать пять дней. Те, кто меня приговорил, были вынуждены воздать мне хвалы. Моя твердость создала мне бессмертную славу, и хирурги должны были все признать себя либо невежественными, либо неосмотрительными.

Однако другое маленькое приключение позабавило меня также на третий день после дуэли. Пришел иезуит от имени епископа Познани, епархии которого Варшава давала частичную автономию, чтобы поговорить со мной с глазу на глаз. Я сказал всем выйти и спросил, чего он хочет.

– Я был делегирован монсеньором (это был Чарторыжский, брат Палатина России), чтобы отпустить вам вину за церковные запреты, которые вы нарушили своей дуэлью.

– Я в этом не нуждаюсь, потому что я их не нарушал. На меня напали, и я вынужден был защищаться. Поблагодарите монсеньора; если же вы хотите отпустить мне грех без того, чтобы я исповедовался, то пожалуйста.

– Если вы не исповедуетесь в преступлении, я не могу вам его отпустить; но сделайте вот что. Попросите у меня отпущения за то, что вы пошли на дуэль.

– С удовольствием. Если это была дуэль, я прошу вас отпустить мне этот грех, и я не прошу у вас ничего, если это была не она.

Он дал мне отпущение с этой уверткой. Иезуиты были восхитительны со своими увертками во всем.

За три дня до того, как мне выйти, Великий коронный маршал отозвал войско, что стояло у дверей монастыря. При своем выходе, это было на Пасху, я пошел к мессе, затем ко двору, где король, дав мне руку для поцелуя, позволил мне опустить колено на паркет; он спросил (это было согласовано), почему у меня рука на перевязи, и я ответил, что это из-за ревматизма; он ответил, чтобы я берег остальное. Повидав короля, я сказал кучеру везти меня к дверям отеля, где находился граф Браницкий. Мне казалось, что я должен ему этот визит. Он каждый день посылал лакея, чтобы узнать, как я себя чувствую; он отправил мне мою шпагу, которую я оставил в пылу баталии; он был приговорен к постели еще не меньше чем на шесть недель из-за того, что ему пришлось расширить два отверстия, где установились пробки и мешали его выздоровлению. Я должен был ему визитом. Его также поздравили с тем, что король его назначил старшим Ловчим, что означает Великий коронный егермейстер. Это назначение было ниже, чем Подстольничий, но оно было доходное. Ему говорили, посмеиваясь, что король дал его ему только после того, как увидел, что он превосходно стреляет; но в тот день я стрелял лучше него.

Я вошел в его прихожую; офицеры, лакеи, охотники были удивлены при виде меня. Я прошу адъютанта, чтобы объявили обо мне, если монсеньор доступен. Он ничего не отвечает, вздыхает и заходит. Минуту спустя он выходит, велит открыть обе двери и говорит мне войти.

Браницкий был в комнатной одежде с золотым тиснением, лежа на кровати, опираясь спиной о подушки с лентами розового цвета. Бледный как труп, он снял свой колпак.

– Я явился, монсеньор, просить у вас прощения за то, что не смог пропустить тот пустяк, на который, будь я поумней, не должен был бы обращать внимания. Я явился сказать вам, что вы меня намного больше обязали, чем обидели, и я прошу у вас на будущее вашей защиты против ваших друзей, которые, не понимая вашей души, полагают своим долгом стать моими врагами.

– Я признаю, – ответил он, – что оскорбил вас, но согласитесь также, что я хорошо поплатился за это. Что же касается моих друзей, я объявляю своим врагом всякого, кто не отнесется к вам с уважением. Бассинского изгнали и лишили звания, и хорошо сделали. Что касается моей протекции, вы в ней не нуждаетесь, Король вас ценит, также, как и я и как все, кому знакомы понятия права и чести. Садитесь, и на будущее станем добрыми друзьями. Кто-нибудь, подайте чашку шоколаду месье. Вы, значит, вылечились?

– Полностью, за исключением подвижности руки, которая восстановится лишь в течение года.

– Вы хорошо сражались против хирургов, и вы вправе сказать кому-нибудь, что эти дураки хотели мне услужить, сделав вас одноруким. Они судят о благородстве других по себе. Я поздравляю вас с тем, что вы их сокрушили и сохранили свою руку; но я никак не мог понять, как моя пуля попала вам в руку, ранив вас сначала в живот.