История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

– Я сам этого хотел бы, мой генерал, если бы Его Превосходительство захотел сказать мне в вашем присутствии, что он сожалеет о том, что произошло между ним и мною вчера.

Браницкий на мое предложение посмотрел на меня искоса и сказал гневно, что явился сюда со мной, чтобы драться, а не на переговоры. Я сказал генералу, что он сможет засвидетельствовать, что в том, что зависит от меня, я хочу избежать дуэли. Он уходит, держась за голову. Браницкий настаивает, чтобы я выбирал. Я отбрасываю свою шубу и указываю на первый попавшийся пистолет. Браницкий, взяв второй, говорит мне, что гарантирует своей честью, что оружие, что я выбрал, исправное. Я отвечаю, что проверю его на его голове. На этот ужасный ответ он бледнеет, бросает свою шпагу одному из своих пажей и обнажает свою грудь. Я вынужден с сожалением поступить так же, потому что моя шпага – единственное мое оружие, кроме пистолета. Я показываю ему также свою грудь и отхожу на пять или шесть шагов, Подстольничий делает так же. Теперь мы уже не можем отступить. Видя, что он тверд, как и я, со стволом пистолета, обращенным к земле, я снимаю левой рукой свою шляпу, попросив чести стрелять в меня первым, и встаю в позицию. Подстольничий, вместо того, чтобы стрелять сразу, теряет две или три секунды, чтобы вытянуть руку и спрятать голову за ложем своего пистолета; но обстоятельства не позволяют мне ожидать, пока он устроится с удобством. Я стреляю в него точно в тот момент, когда он стреляет в меня, и это очевидно, потому что все жители соседних домов скажут позднее, что слышали только один выстрел. Когда я увидел, как он падает, я быстро спрятал в карман свою левую руку, которую почувствовал раненной, и, отбросив пистолет, подбежал к нему; но каково было мое изумление, когда я увидел три обнаженные против меня сабли в руках трех доблестных палачей, которые мгновенно бы меня изрубили, стоящего на коленях, если бы Подстольничий громовым голосом не заставил их окаменеть, крикнув:

– Канальи, уважайте этого благородного человека.

Они отошли, и я подошел помочь ему подняться, взяв его правой рукой подмышку, в то время, как генерал помог с другой стороны. Мы отвели его в гостиницу, находящуюся в ста шагах от сада. Сеньор шел согнувшись и внимательно рассматривая свой бок, так как не мог понять, откуда может идти кровь, которую он видел заливающей мои штаны и белые чулки.

Едва войдя в гостиницу, Подстольничий бросился на большую скамью, вытянулся на ней, его расстегнули, подняли рубашку до желудка, и он увидел сам смертельное ранение. Моя пуля вошла ему в живот под седьмым ребром справа и вышла под последним ребром слева. Два отверстия находились одно от другого на расстоянии в десять дюймов. Зрелище было тревожное: если кишечник пробит – человек мертв. Подстольник смотрит на меня и говорит:

– Вы меня убили, спасайтесь, потому что потеряете голову на эшафоте: вы находитесь на территории Старостии, я высокий офицер короны, и вот лента ордена Белого Орла. Спасайтесь немедленно, и если у вас нет денег, возьмите мой кошелек. Вот он.

Подает большой кошелек, я возвращаю его ему в карман, поблагодарив и сказав, что если я повинен в смерти, я немедленно положу свою голову к ступеням трона. Я говорю ему, что надеюсь, что его рана не смертельна, и я в отчаянии, что он вынудил меня это сделать. Я целую его в лоб, выхожу из гостиницы и не вижу ни коляски, ни лошадей, ни слуг. Они все разъехались, чтобы найти лекаря, хирурга, священников, родственников, друзей. Я вижу себя одного в поле, покрытом снегом, раненного и не знающего дороги, чтобы вернуться в Варшаву. Я вижу вдали сани, запряженные парой лошадей, громко кричу, крестьянин останавливается, я показываю ему дукат и говорю: – Варшава.