История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

Я предлагаю ей задуматься над историей с пощечиной, причем она удивлена, что я о ней знаю, и доказываю неосмотрительность того, что она предлагает, толкая меня на жестокость по отношению к этой несчастной. Я заканчиваю, говоря ей, что если бы я был чересчур мнительным, я мог бы заподозрить ее в сообщничестве. Льежка при этих последних словах впадает в отчаяние и заливается настоящими слезами. Поскольку ее слезы могут быть искренними, я ее успокаиваю, прошу у нее прощения, и она уходит. Полчаса спустя приходит ее муж, принося мне двадцать пять луи, что я одолжил ему на золотую табакерку с бриллиантами, и предлагает мне дать ему двести луи за кольцо, которое стоит четыреста. Оно будет мое, говорит он мне, если владелец не вернет мне в неделю двести двадцать луи. Деньги мне не лишние, я осматриваю камень, который должен весить шесть каратов, как говорят, прекрасной воды, и говорю, что пойду на это дело, если владелец даст мне квитанцию о продаже. Я дам ее вам сам, в присутствии свидетелей.

– Прекрасно, в течение часа я дам вам деньги, потому что хочу дать вынуть камень. Это должно быть неважно для владельца, потому что я велю вставить его обратно, так, как он есть, за мой счет. Если он заберет его, двадцать луи будут ваши.

– Мне надо у него спросить, не будет ли он возражать, чтобы вынимали камень.

– Хорошо; но скажите ему, что если он не согласится, я не берусь за это дело.

Он уходит и возвращается вместе с ювелиром, который говорит, что готов гарантировать мне, что камень весит по меньшей мере на два грана больше.

– Вы его взвешивали?

– Нет, но это все равно.

– Возьмитесь же за это сами.

– У меня нет такой суммы.

– Почему владелец не хочет, чтобы кольцо размонтировали? Это ему ничего не будет стоить.

– Он этого не хочет совершенно точно.

– Он волен этого не делать, как и я – не давать ему ни су.

Они уходят, и я рад, что устоял. Было очевидно, что если владелец кольца не согласился его разбирать, учитывая, что ему нужны деньги, как он говорит, то либо камень фальшивый, что можно понять по его весу, либо имеет внутри накладку.

Я провожу день за писаниной, отменив все визиты; я ужинаю, иду спать, и на рассвете поднимаюсь, чтобы посмотреть, кто стучится в мою дверь. Я вижу Мерси. Я впускаю ее и, вернувшись обратно в кровать, спрашиваю, чего она хочет, придя ко мне в такой час. Она садится ко мне на кровать и силится излиться в бесполезных извинениях. Рассуждать, чтобы убедить кого-то в его неправоте – мой любимый конек, я спрашиваю ее, почему, отвергнув, подобно тигру, ласки человека, сраженного ее прелестями, она поставила меня в необходимость сделать то, что я сделал.

– Ложась в кабинете, я повиновалась моей тете. Ударив вас кулаком, о чем я глубоко сожалею, я следовала непроизвольному движению души, которая сочла себя оскорбленной; и неправда, что я уверена, что каждый мужчина, который меня видит, должен потерять разум. Я подчиняюсь долгу, и вы согласитесь, что ваш долг – меня уважать, как и мой, – себя защищать.

– Если таков ваш образ мыслей, уверяю вас, вы правы, как и в том, что вы сделали; Я безропотно стерпел, что вы пустили мне кровь, и, уйдя от вас, я этим заверяю, что буду уважать вас в будущем. Вы явились сюда за этим объяснением? Вот оно. Вы не можете хотеть ничего другого. Позвольте мне, однако, посмеяться над вашими извинениями, потому что то, что вы мне говорите, выглядит комично.

– Что я вам сказала?

– Что, разбив мне нос, вы исполняли свой долг. Разве вам представляется, что следует просить прощения за то, что должно быть сделано?

– Я должна была защищаться ласково. Увы, забудьте все и простите меня. Я не буду больше защищаться никаким способом, я вся ваша, я вас люблю и готова вас в этом убедить.

Она не могла больше ничего произнести. Говоря эти слова, она падает на меня, она плачет и прижимает свое лицо к моему. Пристыженный победой, которую она готова принести мне в этот момент, я не отталкиваю ее, но отодвигаюсь сам. Я говорю ей вернуться, когда мое лицо приобретет первоначальную форму. Она уходит, весьма обиженная.

Итальянец, которого мой хозяин ожидал из Льежа, прибыл ночью, я слышал большой шум; любопытствуя узнать его имя, я спросил его и увидел визитную карточку, изготовленную для распространения среди предполагаемых больных, находящихся в Спа для поправки своего здоровья. Я с удивлением читаю: маркиз дон Антонио далла Кроче. Не Кросэн ли это? Очень возможно. Он спал. Мне сказали, что он с женой, с секретарем, который также и ее, горничной и двумя слугами. Мне не терпелось увидеть его лицо.