История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

– Вы правы. Мы все уверены, что этот Почини вас оклеветал. Эта девочка, что говорит латинскими стихами, весьма известна, но ее адреса нет. Скажу вам также, что если вы останетесь в Вене, вы дурно поступите, опубликовав эту историю, потому что она позорит Шротембака, которого императрица, к сожалению, должна беречь.

– Я это все вижу, и мне приходится нажать на тормоза. Я уеду сразу, как только прачка принесет мне мое белье. Но я напечатаю эту историю о чудовищных нравах.

– Императрица предубеждена против вас, уж не знаю, почему.

– Я это знаю. Эта старая богом проклятая м-м Салмур лично ей наговорила, что я проказник.

Выслушав всю эту историйку, он удалился. Назавтра он написал мне записку, в которой сказал, что принц советует мне забыть о моих двухстах дукатах. Он сказал мне также, что молодая девочка и ее так называемая мать не находятся, очевидно, больше в Вене, потому что некто, кто прочел адрес, проявив любопытство, пошел туда, и впустую.

Итак, видя, что я никогда не добьюсь правды в этом проклятом деле, я решил успокоить сердце и уехать, решив, однако проделать две вещи, которые я не сделал. Одна – это опубликовать эту историю в печати, и вторая – повесить Почини собственными руками, где бы я его ни встретил. В эти самые дни мадемуазель из дома Сале де Куар прибыла в Вену на почтовых, одна, без всякого слуги. Имперский палач Шротембак направил ей приказ уехать через два дня после приезда, и она ему ответила, что хочет остаться в Вене на столько, на сколько хочет. Палач велел заключить ее в монастыре. Она там еще оставалась, когда я уезжал. Император, хотя и подсмеивался над матерью, но не смел никогда возражать ее приказам, повидал эту девицу в монастыре, и когда его мать об этом узнала, она спросила, какой он ее нашел; он ответил, что нашел, что у нее гораздо больше ума, чем у Шротембака. Это к вопросу о том, что благородная душа никогда не считает для себя возможным не быть свободной. И однако, кто свободен в этом аду, который называется светом? Никто. Единственно, философ, может быть, но с помощью жертв, которые не стоят, возможно, фантома свободы.

Я оставил Кампиони мою квартиру, которая принадлежала мне до конца месяца, и мой ларь, полный провизии, пообещав ждать его в Аугсбурге, в стране, где правит только закон, и где я радовался жизни. Я уехал в одиночестве, без слуги, в коляске, которую мне дал граф Моссинский, шесть дней спустя после приказа, что я получил от того человека,[38] который меня обманул, умерев прежде, чем я нашел хороший случай, чтобы его убить. Я прибыл в Линц через день после отъезда, и там остановился на всю ночь, единственно, чтобы написать ему письмо, самое свирепое из всего, что я мог написать за всю мою жизнь людям, чей деспотизм меня утеснил, даже хуже того, что я написал герцогу Виртембергскому. Я сам пошел на почту, чтобы получить квитанцию и чтобы он не мог потом говорить, что не получил его. Это письмо было мне необходимо для здоровья. Гнев убивает, если человек не находит ему выхода.

Из Линца я добрался за три дня до Мюнхена, где сделал визит графу Гаэтано Завойски, который умер в Дрездене семь лет назад. Я познакомился с ним в Венеции, когда он был в нужде, и я оказался ему полезен. Когда я рассказал ему историю, случившуюся в Вене, он сообразил, что я, возможно, нуждаюсь в деньгах, и дал мне двадцать пять луи. Это, на самом деле, было наименьшее, что он мог бы для меня сделать, если бы собирался вернуть мне те деньги, что я дал ему в Венеции, но, поскольку я никогда не имел желания предъявить ему счет, я был ему за это благодарен. Он дал мне письмо для графа Макс. Де Ламберга, маршала двора князя-епископа Аугсбурга, с которым я был уже знаком.

Я поселился у Майера в «Золотом Винограде». Там не было спектаклей, но были валы-маскарады, где бывали знать, буржуа и гризетки; были также небольшие компании, где играли в фараон и развлекались, с небольшими тратами. Усталый и пресыщенный удовольствиями, несчастьями, горестями, интригами и огорчениями, что были у меня в трех столичных городах, я настроился провести четыре месяца в свободном городе, каков был Аугсбург, где иностранец пользуется такими же привилегиями, как и каноники. Мой кошелек сильно отощал, но моя повседневная жизнь стоила мне очень мало, и мне не о чем было тревожиться. Имея знакомства и находясь недалеко от Венеции, я был уверен, что найду сотню дукатов, если вдруг они мне понадобятся. Я играл по-маленькой в азартные игры, воюя против греков[39], которых в моем веке стало больше, чем простаков, так же как врачей стало больше, чем больных. Я думал о том, чтобы завести любовницу, сожалея о безуспешных поисках Гельтруды. Гравер умер, и никто не мог мне сказать, что стало с его дочерью.