Читаем История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11 полностью

На следующее утро я направился к доктору Агнелли, который был печатником, священником, теологом и вполне порядочным человеком. Я заключил с ним формальный контракт, которым он обязался выдавать по четыре листа в неделю, по двенадцать сотен копий каждый, я же должен был платить каждую неделю, а он, со своей стороны, оставлял за собой право цензуры, надеясь, однако, согласовываться все время со мной. Я начал с того, что дал ему Предисловие и Послесловие, которые должны были занять у него неделю, после того, как были выбраны бумага и формат in-octavo, как я хотел. Когда я возвратился в гостиницу обедать, хозяин объявил мне о Барджело, который хотел со мной говорить. Этот Барджело был шеф стражников. Хотя Лугано принадлежит к «Тринадцати кантонам», полиция города связана с полицией других городов Италии. Любопытствуя узнать, что этот персонаж с дурной аурой может хотеть от меня, и, впрочем, имея необходимость его выслушать, я сказал, чтобы его пригласили войти. Он сказал мне, держа шляпу в руке, что явился, чтобы предложить мне свои услуги, чтобы уверить меня, что, хотя и иностранец, я буду пользоваться в городе всеми возможными преимуществами, ничего для себя не опасаясь, если даже у меня есть внешние враги, и пользуясь полной личной свободой, даже если у меня есть натянутые отношения с правительством Венеции.

— Я благодарю вас, и я уверен в том, что вы мне говорите, потому что знаю, что я нахожусь в Швейцарии.

— Смею вам сказать, что правило таково, что все иностранцы, прибывающие сюда, и желающие быть уверенными в неприкосновенности убежища, которое им предоставляется, платят некий пустяк, авансом или по неделям, по месяцам или по годам.

— А если они не хотят платить?

— Они не смогут быть уверенными.

— Очень хорошо. Я скажу вам, что ничего не опасаюсь и, соответственно, чувствую себя уверенно, и даже весьма уверенно, без того, чтобы иметь потребность платить.

— Я знаю, однако, вы простите меня, что у вас есть проблемы с венецианским государством.

— Вы ошибаетесь, друг мой.

— Ох, что до этого, я не ошибаюсь.

— Смотрите, если вы найдете кого-то, кто захотел бы держать пари на две сотни цехинов на то, что мне нечего опасаться от Венеции, я их выложу тотчас же.

Барджелло был озадачен, хозяин, который при этом присутствовал, сказал ему, что возможно он ошибается, и он ушел, весьма удивленный. Хозяин, с удовольствием прослушавший этот диалог, сказал мне, что, намереваясь провести в Лугано три или четыре месяца, я мог бы проявить любезность и представиться Капитану, или главному бейлифу, который здесь как губернатор и обладает всей властью. Это, как он мне сказал, швейцарский джентльмен, очень порядочный и любезный, у которого молодая жена, полная ума и красивая как день.

— Ах, что до этого, заверяю вас, что пойду туда завтра с утра.

На следующий день, ближе к полудню, я пошел туда, меня объявили, я вошел и увидел г-на де … с его очаровательной женой и мальчиком пяти-шести лет. Мы остановились, неподвижные, глядя друг на друга.

Глава VII

Мараззани наказан. Мой отъезд из Лугано. Турин. Месье ди Буа в Парме. Ливорно. Отбытие Орлова с эскадрой. Пиза. Стратико. Сиена. Маркиза Гижи. Мой отъезд из Сиены вместе с англичанкой.


Вот прекрасные моменты моей жизни! Эти счастливые встречи, непредвиденные, неожиданные, абсолютно случайные и оттого тем более дорогие! Г-н де Р. первый нарушил молчание и нежно меня обнял. Мы оба высказали сразу все извинения, которые сочли нужным высказать, как старые знакомые, потому что без этого мы бы не выразили свой долг, я — не узнав заранее его имени, он, полагая, что это другой итальянец может носить такое же имя, как я. Я должен был согласиться на импровизированный ужин в тот же день, это было ясно без разговоров, и благодаря этому все прежнее знакомство было возобновлено, и все, что нам нужно было сказать друг другу, было сказано. Его Республика дала ему это губернаторство, очень доходное; к сожалению, оно длилось только два года. Он был обрадован, как и я, что фортуна предоставила ему возможность быть мне полезным, и заверил меня, что я могу рассчитывать на все, что от него зависит. Я не мог желать ничего лучше. Он заверил меня, с проявлениями самой живой радости, что, находясь там, чтобы опубликовать в печати труд, автором которого я являюсь, я должен буду пробыть там три или четыре месяца, и был огорчен, когда я сказал ему, что смогу занимать место за его столом самое большее раз в неделю, потому что работа только наметилась, я был должен писать ночью то, что передаю на печать днем, когда буду целиком занят корректированием.

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное