Моей целью при напечатании этого труда было заслужить благодарность государственных Инквизиторов Венеции. Проехав всю Европу, я испытывал желание вернуться на родину до такой степени, что, казалось, не мог больше жить вдали от нее. Амелот де ла Хусайе написал свою Историю правительства Венеции, будучи явным врагом венецианцев; его История была сатирой, которая содержала верные замечания, перемежающиеся клеветой. В течение семидесяти лет, что работа Амелота находилась на руках всего читающего мира, никто не сделал попытки ее опровергнуть. Венецианец, который захотел бы выявить выдумки этого писателя, опубликовав их в печати, живущий в Венеции, не получил бы разрешения правительства, которое, как правило, не терпит, чтобы о нем рассуждали, ни в похвалу, ни в осуждение. Ни один писатель до сих пор, не ожидая ничего, кроме осуждения, вместо вознаграждения, которого заслуживал бы, не осмеливался опровергать этого сатирического историка. Я решился предпринять этот труд. Соображения, которые я мог иметь против правительства, которое осуществляло власть, деспотически меня угнетавшую, мне представлялись свободными от подозрения в пристрастности, и я был уверен, что очевидность, с какой я показываю всей Европе ложь и просчеты Амелота, давала мне уверенность в вознаграждении, которое я получу, и которое состояло всего лишь в акте справедливости, что мне представлялось неизбежным. Разрешение вернуться на родину довлело надо мной в течение четырнадцати лет, которые деспотическая власть заставляла меня держаться вдали от нее. Я полагал, что Государственные Инквизиторы должны осознать эту возможность исправить их несправедливость под маской милости, которую я заслужу своим патриотизмом. Читатель увидит, что я угадал; но мне пришлось ждать еще пять лет. Г-н де Брагаден был мертв, у меня осталось в Венеции только два друга, в лице господ Дандоло и Барбаро. Это они обеспечили мне тайно в самой Венеции пятьдесят подписчиков. Во все время моего пребывания в Лугано единственный дом, который я посещал, был г-на де Р. Я несколько раз видел аббата Рива, умного и ученого, которому я был рекомендован знаменитым г-ном Анжело Кверини, его родственником. Этот аббат пользовался настолько большим уважением среди своих соотечественников, что выбирался арбитром почти во всех разногласиях, возникавших между ними, и заставлял их договариваться. Пособники кляузников его не выносили и рассматривали как своего главного врага. Их ненависть способствовала его славе. Его племянник, граф Жан-Батист, друг муз, а также Бахуса и Венеры, был моим единственным другом, хотя я и не мог удержать его руку от стакана. Он предоставлял мне всех юных девушек, которых инициировал, и они любили его больше, хотя я давал им денег. С ним и двумя сестрами, очень красивыми, я совершил путешествие на острова Боромео на Лаго Маджоре.
Я знал, что граф Фредерик Боромее, тот, что подарил мне свою дружбу в Турине, был там, и, уверенный, что встречу хороший прием, я направился туда вместе с моим другом и двумя прелестными особами, из которых одна проходила его женой. Благодаря этому, вторая не выглядела предосудительно. У графа Боромее они спали вместе. Этот сеньор, хотя и разорившись, жил там как принц. Невозможно дать читателю представление, насколько замечательны эти острова. Там царит вечная весна, там никогда не жарко и не холодно. Граф кормил нас тонкими яствами и развлекал наших девиц рыбной ловлей. Очень некрасивый, старый, согнувшийся, разоренный, он мог еще нравиться. Возвращаясь в Лугано на четвертый день и уступая дорогу на шоссе встречной коляске, моя лошадь поскользнулась на краю и упала с высоты двух футов. Я ударился головой о большой камень и думал, что расколол ее. Обильное кровотечение по прибытии в Лугано внушило мне сильное опасение. Это был последний раз, когда я сел на лошадь.
В это время в Лугано приехали депутаты, делегированные от всех тринадцати кантонов. Луганцы их называли послами, г-н де Р. —