История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11

— В таком случае, я желаю вам хорошего путешествия и еду в Рим. Желаю, чтобы вы никогда не раскаялись, что не взяли меня с собой. Без меня вы никогда не пройдете Дарданеллы.

— Это предсказание?

— Это оракул.

— Посмотрим, мой дорогой Калхас.

Это буквальный диалог, который я провел с этим молодцом, который так и не прошел Дарданеллы. Никто не может знать, прошел ли бы он их, если бы я был с ним.

Назавтра я отнес письма, что у меня были, г-ну Риварола и английскому негоцианту; эскадра ушла. Через день я направился в Пизу, где провел очень приятно восемь дней с отцом Стратико, который два или три года спустя стал епископом благодаря очень смелому поступку, за который мог бы поплатиться. Он решился произнести надгробную речь по отцу Риччи, последнему генералу иезуитов. Эта речь, которая не иронически, но в самом серьезном стиле содержала восхваление покойного, поставила папу Ганганелли в необходимость либо наказать оратора, что было бы слишком отвратительно, либо дать миру пример героической доблести, вознаградив его; это последнее показалось Его Святейшеству предпочтительней. Этот самый отец Стратико говорил мне три или четыре года спустя, после того, как стал епископом, что, будучи знатоком человеческой души, он был уверен, что Святой Отец накажет его за его дерзость громким воздаянием.

Этот монах позволил мне испытать в Пизе величайшее наслаждение. Он выбрал двух или трех приличных девушек, отличавшихся талантом, научив их петь импровизации, аккомпанируя им на гитаре. Он передал им талант Кориллы, которая была тогда знаменита и которую короновали как Поэтессу шесть лет спустя в Риме на Капитолии ночью, той самой, когда короновали наших самых больших итальянских поэтов, что вызвало большой скандал, потому что, в сущности, достоинства Кориллы, хотя и уникальные, суть только превосходные блестки. На коронованную Кориллу посыпались жестокие сатиры, и те, кто их сочинял, были еще более неправы, чем те, кто осквернил Капитолий, короновав ее, потому что все раздражающие черты, с помощью которых черная зависть изо всех сил пытается поносить эту замечательную женщину, не могут сказать ничего, кроме того, что добродетель целомудрия не является ее самой сильной чертой, что доказывает невежество поэтов, которые ополчились против нее. Все женщины-поэты, что существуют со времен Гомера, с сивилл, вплоть до нас, все привержены Венере. Без этого их имена не дошли бы до потомков, потому что они могли становиться знамениты, только будучи отмечены бессмертием за счет пера тех, кто наслаждался ими. Никто не узнал бы Кориллы, если бы у нее не было любовников, и ее бы никогда не короновали в Риме, если бы ее фанатичным поклонником не был тот принц Гонзага Сольферино, который женился потом на красивой Рангони, дочери консула Рима, которого я знал в Марселе.

На двери замка, где короновали эту женщину, в день накануне той ночи, когда прошла эта торжественная церемония, вывесили эти стихи:

Arce in Tarpeja, Cajo r'egnante, sedentem
Nunquam vidit equum, Roma videbit equam.
Corillam patres obscurci nocte coronant.
Quid mirum? Tenebris nox tegit omne nejas.

[38]

Ее должны были короновать при свете дня, либо никогда; выбрали ночь, и это было плохо задумано. На следующий день после коронования по всему городу были развешаны эти стихи:

Corillam patres turba plaudente coronant
Altricem memores germinis esse lupam.
Proh scelusl impuri redierunt ssecla
Neronis Indulget scortis laurea serta Pius 7

[39]

Этот факт — несмываемое пятно на понтификате этого папы, который правит еще сегодня, потому что наверняка в будущем ни один поэт не будет стремиться к чести, которую Рим вплоть до сегодняшнего дня, далекий от того, чтобы этим разбрасываться, оказывал лишь очень редко гениям, возвышавшимся над человеческой природой; известен также в Ватикане следующий дистих:

Sacra fronde vilis frontem meretricula cingit;
Quis vatum tua nunc prasmia Phoebe velit?

[40]

Молодой аббат вручил Корилле следующие четыре стиха на большом листе бумаги в тот момент, когда она, трепещущая, входила в театр Аполлона, где ее ожидали многочисленные кардиналы, сенатор и отцы города. Она приняла бумагу, полагая, что это хвалебная речь, и, поскольку тетрастих был на латыни, его прочел ей громким голосом принц Гонзага, который этого не ожидал до предпоследнего слова.