История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11

Это была четвертая авантюра такого рода, которая не несет в себе ничего необычного в путешествии, когда едешь один и сам нанимаешь коляску; но эта носила более романтический вид, чем три предыдущие. У меня было примерно две сотни цехинов и мне было сорок пять лет, я все еще любил прекрасный пол, но с гораздо меньшим пылом, с намного большим опытом и меньшим куражом по отношению к опасным предприятиям, потому что, имея вид скорее папаши, чем ухажера, не предполагал больше иметь ни прав, ни настоящих претензий. Юная персона, сидевшая рядом со мной, была само очарование, держалась очень просто, но вполне по-английски, блондинка, худенькая, с небольшими грудками, которые позволяла мне наблюдать газовая горжетка, по-детски застенчивая, что выражалось в опасении меня побеспокоить, с лицом благородным и тонким, поведением скромным и почти девическим.

– Надеюсь, мадам, вы говорите по-французски.

– И немного по-итальянски, месье.

– Я счастлив, что случай дал мне возможность проводить вас в Рим.

– Я, быть может, еще более счастлива, чем вы.

– Мне сказали, что вы прибыли на лошади.

– Это правда. Это безумие, которое я больше не повторю.

– Мне кажется, что ваш муж должен был бы продать свою лошадь и поместиться вместе с вами в двухместной коляске, такой как эта.

– Он не может продать лошадь. Он арендовал ее в Ливорно и должен вернуть в Риме по адресу, который ему дали. Из Рима мы поедем в Неаполь вместе в коляске.

– Вы любите путешествовать.

– Очень, но с гораздо большими удобствами.

Говоря так, прекрасная блондинка, у которой на лице не было ни малейшего следа того, что в жилах ее имеется кровь, покраснела до ушей. Уверенный, что потревожил ее прекрасную душу, я попросил прощения и замолчал. Я провел более часа, раздумывая об этой юной особе, которая уже сильно меня интересовала, но, зная себя, я держал себя в рамках. Я знал, что мой порыв не был чувством добродетельным, и, вопреки видимой двусмысленности, которую имела эта встреча, я ожидал большей ясности по прибытии в «Добрый монастырь», где, как возчик мне сказал, мы будем обедать, и где шевалье, муж мадам, должен был нас ждать.

Мы прибыли туда ровно в десять часов. Возчики в Италии ездят только шагом; быстрее идти пешком. Они делают только три мили в час, это смертельно скучно, и когда жарко, они грозят заболеть, если не остановятся на пять-шесть часов в середине дня. Возчик сказал мне, что, не собираясь двигаться дальше С.-Кирико, где очень хорошая гостиница, он выедет только в четыре часа. У нас имелось, таким образом, целых шесть часов для отдыха и для того, чтобы спрятаться от жары в затененной комнате.

Мадам, удивленная тем, что не видит своего мужа, ищет его глазами. Я спрашиваю, где он, и трактирщик говорит, что он велел дать лошади овса, поев сам голубя и выпив стаканчик, и сказал ему, чтобы нам передали, что он будет ждать нас в С.-Кирико, где прикажет приготовить для нас добрый ужин. Это показалось мне немного необычным, но сошло. Это было во французском духе. Однако мадам сочла это противным всяким правилам, она сказала об этом, она просила меня извинить легкомыслие человека, который знает меня только со вчерашнего вечера, а ведет себя так, как будто я его старый товарищ.

– Это знак доверия, – ответил я; я не могу истолковать это в дурном смысле: это вполне по-французски.

– Вы совершенно правы, так как это наверняка не по-английски.

Трактирщик спрашивает меня, кто платит за мою еду, я или возчик, и я отвечаю, что я. Юная дама, обеспокоенная, просит трактирщика пойти спросить у возчика, должен ли он ее кормить. Трактирщик возвращается с возчиком, который, чтобы убедить даму, что он не обязан ее кормить, достает из кармана обязательство, сделанное ее мужем. Я читаю его и вижу, что оно подписано графом де л’Этуаль, который обязуется заплатить ему четыре цехина, два по выезде из Сиены и другие два – по прибытии в Рим, за то, чтобы он отвез туда графиню, его жену, за пять дней. Там не значится, что возчик должен ее кормить. Этого достаточно, трактирщик знает, к кому обращаться, они оба уходят. Милая дама просит меня, едва войдя в комнату, сказать трактирщику, чтобы тот готовил обед только для меня, потому что, слишком плотно поужинав, она должна обойтись без обеда.

Я мгновенно все понимаю, и, понимая, насколько эта юная особа должна чувствовать себя пристыженной тем, что с ней так обошелся человек, который называет себя ее мужем, призываю ее чувствовать себя свободно, со всей силу чувства, словами, которые только может высказать дружба…

– Мадам, я догадываюсь, что у вас нет при себе денег, и прошу вас не отказываться из-за этого от обеда. Граф, ваш муж, мне все вернет, если захочет. Поймите, что, сказав трактирщику готовить обед только для меня, я опозорю вашего мужа, вас, и, прежде всего, себя самого.

– Месье, я это чувствую, вы правы. Надо допустить, чтобы трактирщик готовил обед на двоих, но обедать я не буду. Я чувствую себя больной и прошу вас разрешить мне лечь в постель.