История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 12

Я спросил о нем у консула Венеции тем же утром, придя к нему отнести письмо г-на Дандоло Этот консул был венецианец старого закала. Он слышал обо мне и выказал большое удовлетворение тем, что познакомился со мной. Это был настоящий Панталоне из комедии, без маски, веселый, исполненный опытности и большой гурман. Он мне дал за мои деньги настоящего вина из Скополо и кипрского муската, очень старого; однако он раскричался, когда я сказал ему, что поселился у Мардоке, и объяснил, по какому случаю я там очутился. Он сказал мне, что тот богат, но что он большой ростовщик, и он со мной плохо обойдется, если я нуждаюсь в деньгах. Заверив его в том, что я хочу уехать лишь в конце месяца и на хорошем судне, я направился обедать к себе, где мне весьма понравилось. Назавтра я переписал все свое белье и шелковые чулки, которые передал служанке, как мне сказал Мардоке; но минуту спустя он пришел ко мне вместе с Лиа, поскольку она желала знать, как я хочу, чтобы она стирала мои кружева, которые пришиты к моим рубашкам, затем оставил ее со мной. Эта девушка, восемнадцати-двадцати лет, которая очень простосердечно предстала передо мной во плоти, со своей грудью, твердой и белой, как алебастр, открытой, насколько это возможно, меня волновала, и она бы это заметила, если бы, усомнившись в этом, вгляделась бы в меня. Справившись с собой, я сказал ей позаботиться о моем белье со всей возможной деликатностью, не думая о цене. Она ответила, что позаботится обо всем сама, если я не тороплюсь. Я ответил, что она может заставить меня здесь оставаться столько, сколько ей захочется, и она не обратила ни малейшего внимания на это объяснение. Я сказал ей, что доволен всем, кроме шоколада, который я люблю взбитый и с пенкой, и она ответила, что сама его будет делать.

– В таком случае, – сказал я ей, – я буду давать вам двойную дозу, и мы будем пить его вместе.

Она сказала, что она его не любит.

– Но вы любите гусиную печенку?

– Очень, и сегодня мы будем есть ее вместе, как сказал мой отец. Вы, очевидно, боитесь быть отравленным.

– Отнюдь нет. Наоборот, я хочу, чтобы мы умерли вместе.

Лиа вышла, не слушая и оставив меня полным желаний и решившимся действовать быстро. Я должен был увериться в ней в тот же день, либо сказать ее отцу больше не направлять ее в мою комнату. Еврейка в Турине научила меня образу мыслей евреек в отношении любви. Лиа должна была быть, по-моему, еще красивей, и достижение ее должно было быть менее трудным, потому что галантные нравы Анконы не должны были ни в чем отличаться от Турина. Именно так рассуждает повеса, и часто он ошибается.

Мне подали скоромный обед, совершенно в еврейском вкусе, и Лиа сама явилась с гусиной печенкой и села без церемоний рядом со мной, но с легким фишю на прекрасной груди. Печенка была исключительная, и, поскольку ее было немного, мы съели ее всю, запивая вином из Скополо, которое Лиа нашла еще лучшим, чем печенка; затем она встала, чтобы уйти, но я воспротивился: это была только середина обеда. Лиа сказала, что она останется, но что отец сочтет это дурным. Я сказал служанке попросить его прийти на пару слов. Я сказал Мардоке, что аппетит Лиа увеличивает вдвое мой, и что он доставит мне удовольствие, если позволит ей есть со мной всякий раз, когда будет гусиная печенка. Он мне ответил, что поскольку она удваивает мой аппетит, он, разумеется, не будет оплачивать это за свой счет, но что она будет оставаться, если я хочу платить вдвое, то есть на тестон больше. Это соглашение понравилось мне бесконечно. Я сказал, что согласен на это условие и подарил ему фляжку Скополо, которое, как сказала ему Лиа, гарантированно очень чистое. Итак, мы обедали далее вместе, и, видя, что она развеселилась от доброго вина, которое, обладая мочегонным эффектом благодаря смолистому привкусу, оказало замечательный эффект, способствующий любви, я сказал ей, что ее глаза меня воспламеняют, и что она должна позволить мне их поцеловать. Она отвечала, что долг запрещает ей позволять мне такое.

– Никаких поцелуев, никаких прикосновений, – сказала мне она, – мы едим и пьем вместе, и мое удовольствие равно вашему. Это все. Я завишу от своего отца, и я ничем не распоряжаюсь.

– Означает ли это, чтобы я попросил вашего отца позволить вам быть полюбезнее?

– Это не будет благородно, как мне кажется, и возможно, мой отец, почувствовав себя оскорбленным, не позволит мне больше приходить к вам.

– А если он вам скажет, что вы можете быть не столь скрупулезной относительно этих шалостей?

– Я его не послушаюсь и продолжу исполнять свой долг.

Столь ясное объяснение дало мне понять, что с ней будет не просто, и что, настаивая, я могу ввязаться во что-то, ничего не добиться, раскаяться и потерять из виду мое главное дело, которое требовало от меня провести в Анконе лишь очень короткое время. Так что я ей ничего не ответил и, находя превосходными еврейские мармелады и компоты, мы пили кипрский мускат, который Лиа нашла превосходящим все ликеры этого мира.