История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2

– Нет, я не жестокий, потому что, любя меня, вы не должны краснеть, проявляя ко мне снисходительность. Подумайте также о том, что любя вас совершенной любовью, я не должен считать, что случайно вижу эти очаровательные прелести, потому что если бы я так считал, то должен был бы думать, что ничтожество, подлец, недостойный человек мог бы случайно получить то же счастье, которым я наслаждаюсь. Позвольте же мне выразить благодарность за то, какой радостью наполнило меня этим утром лишь одно из моих чувств. Можете ли вы сердиться на мои глаза?

– Да.

– Вырвите их.

На следующий день, после ухода хирурга, она отправила горничную делать покупки.

– Ах! – сказала она мне, – она забыла сменить мне рубашку.

– О! Позвольте, я ее заменю.

– Охотно, но учти, что при этом не должно повториться то, что проделали твои глаза.

– Согласен.

Она расшнуровывает корсет, снимает его, затем спускает вниз рубашку и велит передать ей свежую. Я был как в экстазе, любуясь этой прекрасной ее третью.

– Передай же мне мою рубашку. Она на маленьком столике.

– Где?

– Там, в ногах кровати. Я сама ее возьму.

Она нагибается и тянется к маленькому столику, позволяя мне видеть лучшую часть того, чем мне хотелось бы обладать; и она не торопится. Я чувствую, что умираю. Я беру из ее рук рубашку, и она видит мои руки, трясущиеся как у паралитика. Она испытывает ко мне жалость, но проявляет ее только к моим глазам: она предоставляет им все свои прелести, и они опьянены новым достижением. Я вижу, что она со вниманием воспринимает мое восхищение и сама получает удовольствие от собственной красоты. Наконец, она наклоняет голову и я передаю ей рубашку; но при этом падаю на нее, сжимая ее в объятиях, и она возвращает меня к жизни, позволяя пожирать ее поцелуями и не препятствуя моим рукам прикасаться к тому, что глаза видели только снаружи. Наши уста слипаются друг с другом, и мы остаемся в таком положении неподвижными, не переводя дыхания, пребывая несколько мгновений в любовном обмороке, не насыщающем наших желаний, но достаточно нежном, чтобы вызвать их исход. Она сохраняет такое положение, которое делает невозможным мое проникновение в святилище; и она все время заботится о том, чтобы воспрепятствовать моим рукам предпринимать что-либо, могущее сломить ее оборону.

Глава VI

Ужасное несчастье, которое меня угнетает. Охлаждение любви. Мой отъезд с Корфу и возвращение в Венецию. Я покидаю военную службу и становлюсь скрипачом.

Ее рана зарубцевалась, и приблизилось время, когда, сойдя с постели, она должна была вернуться к своему привычному укладу.

Г-н Ренье, генеральный командующий галерами, приказал возвратиться в Гуэн. Г-н Ф. отправился туда накануне и приказал мне отплыть рано утром на фелуке. Ужиная наедине с мадам, я горевал, что завтра не увижу ее.

– Отомстим, – сказала она, – и проведем ночь, болтая. Идите в вашу комнату и возвращайтесь сюда через комнату мужа. Вот ключи. Приходите, когда увидите, что горничная от меня ушла.

Я в точности исполнил ее приказание, и вот, мы вдвоем и впереди у нас пять часов. Это было в июне, жара была обжигающая; она лежала; я сжал ее в своих объятиях, она – меня; но, подчиняясь тирании жестокого самоограничения, она решила, что я не должен получить наслаждение, и что она должна быть в таких же условиях. Мои упреки, мои мольбы, все слова, что я использовал, были тщетны. Любовь должна вытерпеть, когда ее ограничивают, и посмеяться над гнетом суровых законов, которым ее подчиняют; несмотря ни на что, мы достигаем сладкого кризиса, который ее успокаивает.

В восхищении наши глаза, наши уста открылись одновременно, и наши головы потянулись друг к другу, чтобы погрузиться в восторг упоения, которым сияли наши лица. Наши желания возродились, и мы готовы были их удовлетворить; я увидел, что ее взгляд обратился на мое сокровище, полностью выставленное на обозрение: мне показалось, что она готова вознегодовать; но вот, отбросив прочь все, что могло притушить мое пламя и уменьшить удовольствие, она устремилась ко мне. Мне показалось, что это более, чем ярость – я увидел неистовство. Я делил с ней ее ярость – мне казалось, что не в силах человеческих сжимать друг друга в объятиях сильнее, но в решающий момент она напряглась и ускользнула от меня, и, нежная, смеющаяся, рукой, показавшейся мне ледяной, утолила мое пламя, которое, если бы его сдерживать, могло разорвать препятствия.

– Дорогая, ты вся в поту.

– Осуши меня.

– Боже! Как ты прекрасна! Я сейчас умру от наслаждения, которое ты со мной не разделила. Позволь же мне, желанная, доставить тебе такое же полное счастье. Любовь оставила меня в живых лишь для того, чтобы я смог умереть вновь, но лишь в том раю, куда ты меня все время не пускаешь.

– Ах, дорогой друг! Там раскаленная печь. Как может твой палец там находиться и не сгореть в пламени, которое меня пожирает? Ах! Мой друг! Остановись. Сожми меня изо всех сил. Приблизься к самой гробнице, но не смей туда войти; ты можешь заменить ее всем, что у меня есть, моим сердцем, моей душой. Боже! Вот, сейчас… Прими это своими губами и дай мне твое.