История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2

Этим утром, думая о вас, я собиралась сказать вам о своем раскаянии; я увидела вас входящим ко мне, я посмотрела на вас, и мне показалось, что я вижу другого человека. Я снова размышляю о вас, и моя душа, вопреки мне, читает, что вы виноваты передо мной, униженной, оскорбленной. Скажите мне сейчас, дорогой друг, правильно ли я прочла; скажите мне во имя любви правду; и если вы меня предали, скажите об этом без увертки. Я понимаю, что я являюсь причиной всего, я себя не прощаю, но вы, вы должны быть уверены в прощении.

В моей жизни я сталкивался с тяжелой необходимостью говорить неправду женщинам, которых любил; но мог ли я после таких слов, имея честную душу, солгать этому ангелу? Настолько я был неспособен ей солгать, что, захваченный чувством, мог ей отвечать, только вытерев слезы.

– Дорогой друг, ты плачешь. Скажи же мне скорее, сделал ли ты меня несчастной. Какую черную месть приготовил ты мне, в любом случае неспособной тебе ответить? Я не могу причинить тебе горе в невинности моего влюбленного сердца.

– Я и не думал о мести, потому что мое сердце никогда не переставало вас обожать. Это моя низость меня вовлекла в совершение преступления, которое делает меня недостойным ваших милостей на всю оставшуюся жизнь.

– Ты совершил что-то ужасное.

– Я провел два часа в распутстве, в котором моя душа являлась только свидетелем моей печали, моих угрызений совести и моей вины.

– Печальный и угнетаемый угрызениями! Я этому верю. Это моя ошибка, дорогой друг, это я должна просить у тебя прощения.

Видя ее слезы, я не мог больше сдерживать потока своих. Великая душа! Чудесная душа, способная оправдать подлейшего из людей. Найдя в себе силы признать себя единственно виновной во всем, она заставила меня использовать весь свой ум, убеждая ее, что, если она сочтет меня человеком, действительно достойным ее любви, такого больше никогда не повторится. И это было правдой.

Мы провели день спокойно, замкнув в сердцах нашу печаль. Она хотела узнать все обстоятельства этой достойной сожаления истории, и заверила меня, что мы должны воспринимать это происшествие как фатальное, поскольку, сказала она, такое могло случиться и с самым разумным человеком. Поскольку меня можно только пожалеть, она не должна из-за этого любить меня меньше. Мы были уверены, что наша нежность найдет возможности проявиться снова. Но справедливое небо не позволило этого. Я был приговорен и должен был понести наказание.

На третий день, сойдя с постели, я почувствовал неприятное жжение. Я задрожал, представив себе, что это могло быть. Я захотел убедиться, и окаменел: я был заражен ядом Мелулы. У меня опустились руки. Я снова лег, предавшись грустным размышлениям. Но каков был мой ужас, когда я подумал о том несчастье, которое могло случиться накануне. Что бы со мной стало, если бы м-м Ф., чтобы убедить меня в постоянстве своей нежности, полностью одарила меня своей милостью? Что бы я поделал, сделав ее несчастной до конца ее дней? Тот, кто узнает мою историю, смог ли бы он меня осудить, если бы я избавился от своих угрызений с помощью добровольной смерти? Нет, потому что думающий человек воспринял бы меня не как несчастного, который убил себя от отчаяния, но как справедливого вершителя приговора, который я заслужил своим преступлением. Наверняка, я бы себя убил.

Погруженный в горе, жертва этой чумы в четвертый раз, я предполагал прибегнуть к режиму, который в шесть недель вернул бы мне здоровье, так, чтобы никто не узнал об этом. Но я заблуждался. Мелула передала мне все беды своего ада, и в течение восьми дней я увидел все плачевные симптомы этого. Мне пришлось обратиться к старому доктору, который, будучи весьма опытным, заверил меня, что вылечит меня в течение двух месяцев, и сдержал слово. Я был абсолютно здоров к началу сентября, когда вернулся в Венецию.

Прежде всего, я решил сообщить о моем несчастье мадам Ф. Я не должен был дожидаться такого момента, когда моя исповедь могла бы свести ее упреки к обвинению в неосторожности и слабости. Нельзя было дать ей повод подумать о том, как страсть, которую она питала ко мне, подвергла ее столь ужасным опасностям, и к каким гибельным последствиям это могло привести. Ее нежность была мне слишком дорога, чтобы рискнуть потерять ее доверие, пусть и ошибочное, ко мне. Зная ее ум, чистоту ее души и великодушие, с которым она готова была меня жалеть, я должен был, по крайней мере, чистосердечно продемонстрировать ей, что заслуживаю ее уважение.