История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2

– Это не искренность, – говорит она резко, – а предубеждение и злоба. Во всем мире нет больше для вас черных глаз; но поскольку вы их любите, я этому очень рада.

– Вы ошибаетесь, прекрасная Кристина, потому что у меня есть способ узнать правду.

– Какой это способ?

– Промыть их слегка теплой розовой водой; а также, если девушка поплачет, вся искусственная краска должна сойти.

После этих слов я насладился спектаклем, полным очарования. Физиономия Кристины, выражающая гнев и презрение, внезапно переменилась, представив ясность и удовлетворение. Она заулыбалась, что понравилось кюре, потому что даровая коляска пришлась ему по сердцу.

– Плачь же, моя дорогая племянница, и месье отдаст справедливость твоим глазам.

Факт тот, что она заплакала, но от сильного смеха. Радость моей души, обезумевшей от испытаний такого рода, была искрометной. Обозревая берега потока, я выдал ей полное удовлетворение, и она одобрила предложение коляски. Я дал распоряжение возчику запрягать, пока мы будем завтракать, но кюре мне сказал, что он должен сначала пойти отслужить мессу.

– Идите быстрей, мы вас подождем, а вы помолитесь за мой успех. Вот милостыня, которую я подаю всегда.

Это был серебряный дукат, который поразил его до такой степени, что он хотел поцеловать мне руку. Он направился к церкви, а я предложил руку Кристине, которая, не зная, соглашаться или нет, спросила у меня, не думаю ли я, что она не может идти сама.

– Я так не думаю, но люди будут говорить, что либо я невежлив, либо между нами слишком большое различие.

– И теперь, если я ее приму, что будут говорить?

– Что, возможно, мы влюблены, и кто-нибудь скажет, что мы кажемся созданными друг для друга.

И если этот кто-то расскажет вашей возлюбленной, что вас видели подающим руку девушке?

– У меня нет возлюбленной, и я больше не хочу ее иметь, потому что в Венеции нет больше другой девушки, сотворенной как вы.

– Я сердита на вас. Мне ясно, что я не вернусь в Венецию; а кроме того, как можно остаться там на шесть месяцев? Поскольку вы говорите, что вам нужно по крайней мере шесть месяцев, чтобы хорошо узнать девушку?

– Я охотно оплачу все издержки.

– Ну да? Скажите об этом моему дяде, и он над этим подумает, потому что не могу же я ехать совсем одна.

– И за шесть месяцев вы меня тоже узнаете.

– О! Я! Я вас уже знаю.

– Вы привыкнете ко мне.

– Почему нет?

– Вы меня полюбите.

– Да, когда вы станете моим мужем.

– Я смотрел на эту девушку с изумлением. Она мне казалась принцессой, переодетой крестьянкой. Ее платье из голубой турской ткани, обшитой золотым галуном, было самого высокого качества и должно было стоить вдвое дороже городской одежды, а браслеты из витого золота на запястьях соответствующего цвета образовывали самый богатый убор. Ее фигура, которую я не мог разглядеть в гондоле, была как у нимфы, и, поскольку мода на накидки не была знакома крестьянам, я видел, по силуэту ее украшенного бутоньерками по самую шею платья, красоту ее груди. Низ ее платья, также украшенного золотым галуном, доходил только до лодыжек, позволяя видеть маленькую ступню и воображать тонкость ее голени. Ее простое и в то же время продуманное поведение меня очаровывало. Ее лицо, казалось, говорило мне с нежностью: я очень довольна, что вы меня находите красивой. Я не мог себе представить, как эта девушка могла оставаться в Венеции пятнадцать дней и не найти того, кто бы на ней женился или ее обманул. Другой прелестью, которая меня опьяняла, был ее жаргон и ее искренность, которую в условиях города можно было принять за глупость: это отсутствие искусственности, которое для меня составляло всю ценность пьесы. Когда в пылу своего гнева она произносила слова «Черт побери!», мой читатель не может себе представить, какое удовольствие она этим мне доставляла.

Погрузившись в эти размышления и решив пустить в ход все, чтобы воздать в своей манере всю справедливость, которой заслуживает этот шедевр природы, я с нетерпением ждал окончания мессы.

После завтрака я употребил всевозможные усилия, чтобы убедить кюре, что место, которое я взял, было последним; но мне не стоило труда уговорить его остаться в Тревизо до обеда и поужинать со мной в гостинице, чего он не делал никогда в жизни. Он согласился, когда я сказал ему, что после ужина его будет ждать готовая коляска, которая домчит его менее чем за час до Пр., при ясном свете луны. Его торопила близость праздничных торжеств и абсолютная необходимость отслужить мессу в своей церкви.