– Всегда несчастливо. Первый раз, возможно потому, что я был аббат, я не осмеливался открыться. Второй раз, потому что фатальное событие принудило меня отдалиться от объекта моей любви как раз в тот момент, когда я был близок к успеху. В третий раз, поскольку уважение, которое я испытывал к персоне, которую любил, вместо того, чтобы заставить ее сделать меня счастливым, внушило ей желание меня исцелить.
– И к каким способам она прибегла, чтобы способствовать вашему исцелению?
– Она перестала быть любезной.
– Понимаю: она стала вас обижать. И вы это воспринимаете как сострадание? Вы ошибаетесь.
– Разумеется, – добавила м-м Ф. Сострадают к тому, кого любят; и его не собираются исцелять, делая несчастным. Эта женщина никогда вас не любила.
Я так не считаю, мадам.
– Но вы исцелились?
– Разумеется, потому что когда я вспоминаю о ней, я спокоен, но мое выздоровление продолжалось долго.
– Оно продолжалось, я думаю, до той поры, пока вы не влюбились другой раз.
– Другой раз? Разве вы не слышали, мадам, что мой третий раз был моим последним?
Три – четыре дня спустя г-н Д. Р. сказал мне, поднимаясь из-за стола, что мадам нездоровится и она одна, и что он не может пойти составить ей компанию; он предложил мне пойти к ней и сказал, что уверен, что я доставлю ей удовольствие. Я отправился туда и высказал ей несколько комплиментов. Она располагалась на шезлонге. Она ответила, не глядя на меня, что чувствует лихорадку и не предлагает мне остаться, так как уверена, что это мне будет неприятно.
– Я уйду, мадам, только после вашего прямого приказа, и в этом случае я проведу эти четыре часа в вашей прихожей, так как г-н Д. Р. мне сказал его дождаться.
– В таком случае, садитесь, если хотите.
Такая сухость меня задела, но я ее любил, и никогда еще не видел ее такой красивой. Ее недомогание не показалось мне притворным – у нее был жар. Я оставался там еще с четверть часа, хуже чем немой. Выпив полстакана лимонада, она позвонила горничной, попросив меня выйти на минуту. Когда она позвала меня войти снова, она спросила, наконец, куда подевалась моя веселость.
– Если моя веселость, мадам, пропала, я думаю, что она ушла единственно по вашему приказу; призовите ее, и вы ее снова увидите, всегда счастливую в вашем присутствии.
– Что я должна делать, чтобы ее призвать?
– Быть такой же, какая вы были при моем возвращении из Казопо. Я вам не нравлюсь уже четыре месяца, и, не понимая, от чего, я в отчаянии.
– Я такая же. В чем вы видите мое изменение?
– Святое небо! Во всем, за исключением вашей личности. Но я принимаю свою участь.
– Какова же ваша участь?
– В том, чтобы страдать в молчании, никогда не теряя чувства уважения, которое вы мне внушаете, неустанно подчеркивать глубокую покорность, всегда искать случай оказать вам знаки своего усердия.
– Я благодарна вам, но я не знала, что вы можете страдать в тишине из-за меня. Вы мне интересны и я всегда слушаю с удовольствием рассказы о ваших авантюрах; это правда, что меня очень заинтересовали три ваши влюбленности, о которых вы говорили.
Стараясь быть занимательным, я сочинил три небольших любовных истории, в которых развернул парад сантиментов и чистой любви, не говоря ни слова о наслаждениях, видя, что она именно этого ожидает. Деликатность, уважение, долг все время испытывали с ними трудности; но настоящий возлюбленный, говорил я, никогда не нуждается в таких доказательствах, чтобы испытать счастье. Я видел, что она воображает вещи такими, какими они должны быть; но я замечал также, что моя сдержанность и мое уважение ей нравятся. Хорошо ее понимая, я не видел лучшего средства, чтобы ее настроить. Она стала размышлять о последней моей возлюбленной даме, которая из сострадания ко мне задумала меня спасать, что запало мне в душу; но я притворился, что ничего не понял.
– Если это правда, – сказала она, – что она вас любила, возможно, она не думала вас спасать, а спасалась сама.
На другой день после этого примирения г-н Ф попросил г-на Д. Р. направить меня в Бутинтро вместо своего адьютанта, который тяжело заболел. Я должен был обернуться в три дня.