История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2

Я глубоко заснул, но вместе с ней, во сне, настолько ярком, что реальность не могла бы быть более чудесной. По-моему, я продвинулся очень далеко. Тридцать четыре часа диеты дали мне право говорить ей открыто о любви. Дарование волос не могло иметь иного смысла, чем тот, что она рада видеть, что я продолжаю ее любить. Назавтра, после представления г-ну Ф., я зашел к горничной, поскольку мадам еще спала. Я имел удовольствие услышать смех, когда она узнала, что я уже там. Она пригласила меня зайти, чтобы сказать, не дав мне возможности поздороваться, что рада видеть меня в добром здравии, и что я должен, в свою очередь, пойти поздороваться с г-ном Д. Р.

Не только в глазах влюбленного, но и для любого прекрасная женщина, поднявшись со сна, выглядит во сто раз более привлекательно, чем после совершения своего туалета. М-м Ф., сказав мне идти, наполнила мою душу лучами, которые исходили от ее божественного лица, как лучи солнца заполняют светом все пространство. Несмотря на это, чем женщина прекрасней, тем больше она озабочена своим туалетом. Они прежде всего думают об этом. В приказе м-м Ф. покинуть ее я почерпнул уверенность в моем близком счастье. Она меня отослала, сказал я себе, потому что предвидела, что, оставшись наедине с ней, я проявлю настойчивость, требуя награды, или, по меньшей мере, задатка, в которых она не сможет мне отказать.

Осчастливленный ее волосами, я советовался с духом своей любви о том, что с ними сделать. Чтобы загладить свою вину, когда она отобрала у меня маленькие обрезки волос, собранные мной, она дала мне довольно большую прядь, длиной с полтора локтя, из которой можно было сплести шнурок. Родив свой проект, я направился к еврею-кондитеру, дочь которого вышивала. Я велел вышить из волос четыре заглавные буквы наших имен на зеленом сатиновом браслете и использовал остаток, чтобы сделать длинный шнурок в виде тонкой цепочки. На одном конце прикреплена была черная лента, на другом – лента, сшитая вдвойне, образовывала шнур, завязанный в отличный узел, пригодный для того, чтобы удавиться, если из-за любви я впаду в отчаяние. Я повесил эту ленту себе на шею под рубашкой, обернув четыре раза. Из остатка этих волос я сделал род пудры, нарезав их ножницами на мелкие кусочки. Я велел, чтобы еврей в моем присутствии замешал в сахаре с вытяжкой амбры, цукатов, ванили, настойкой алькермеса[28] и стиракса[29]. Я дождался, пока он не сделает для меня драже, составленные из этих ингредиентов. Я приказал сделать также подобные драже, не содержащие волосы. Я положил те, что с волосами, в красивую коробочку из горного хрусталя, а другие – в коробочку из светлого черепахового панциря. С тех пор, как я получил в дар ее волосы, я больше не проводил возле нее времени, рассказывая разные истории: я говорил ей только о моей страсти и моих желаниях. Я внушал ей, что она должна удалить меня от себя, либо сделать меня счастливым, но она на это не соглашалась. Она говорила, что мы можем быть счастливы, только воздержавшись от нарушения своего долга. Когда я бросался к ее ногам, чтобы вымолить авансом прощение за то насилие, которое собираюсь ей учинить, она удерживала меня в узде с силой, превосходящей ту, что самая сильная женщина могла бы использовать, чтобы отбить атаки самого предприимчивого любовника. Она говорила мне без гнева и мирным тоном, с чудесной нежностью и с глазами, полными любви, почти не сопротивляясь:

– Нет, дорогой друг, сдерживайтесь, не злоупотребляйте моей нежностью: я не прошу вас меня уважать, но лишь пощадить, потому что я вас люблю.

– Вы меня любите, и вы никак не можете решиться сделать нас счастливыми? Это невозможно и неестественно. Вы заставляете меня думать, что вы меня не любите. Позвольте мне прикоснуться на мгновение своими губами к вашим, и обещаю вам не требовать большего.

– Нет, потому что наши желания станут непреодолимы, и мы будем еще несчастней.

Она ввергала меня таким образом в отчаяние и после этого жаловалась, что во мне не находят больше ни того ума, ни той веселости, которые ей так нравились при моем возвращении из Константинополя. Г-н Д. Р., который часто из вежливости вступал со мной в спор, говорил, что я худею на глазах.

Однажды она сказала, что это ей не нравится, что злые люди, видя происходящее, могут решить, что она плохо со мной обращается.

Странная мысль, за рамками природы вещей, а между тем исходящая из уст влюбленной женщины. Я написал на эту тему идиллию в форме эклоги, которая вызывает еще сейчас у меня слезы каждый раз, как я ее перечитываю.

– Как! – говорю я, – Вы осознаете несправедливость своего обращения со мной, только когда опасаетесь, что все об этом догадаются? Странное опасение для божественной души, которая не может войти в согласие с собственным влюбленным сердцем. Вы, по-видимому, будете рады видеть меня толстым и багроволицым; тогда все решат, что это происходит от волшебной пищи, которой вы питаете мою любовь?

– Как можно возомнить такое, если известно, что это не так?