История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2

– Навсегда, мой дорогой друг, и ничего другого. Любовь это дитя, которое следует успокаивать шутками, излишнее питание может ее убить.

– Я знаю это лучше, чем вы. Хотят чего-то большего, и если добиваются этого, то отказываются. Чувство засыхает. Оставьте мне надежду.

– Надейтесь, если так хотите.

– Что бы я делал без этого? Я бы не надеялся, если бы не знал, что у вас есть сердце.

– Кстати! Вы помните день, когда, будучи в гневе, вы мне сказали, что у меня есть только разум, думая сказать мне что-то очень обидное? Ах! Как я смеялась потом, размышляя об этом. Да, мой дорогой, у меня есть сердце, и если бы не это сердце, я не была бы сейчас так счастлива. Останемся же в счастье, в котором теперь пребываем, и будем довольны, не желая большего.

Подчиняясь этому правилу и становясь все более влюбленным, я полагался на природу, которая всегда сильнее в отдаленной перспективе, чем предубеждения. Но, вопреки природе, сама фортуна помогла мне достичь желаемого. Что обязательно приводит к несчастью. Итак, вот история.

М-м Ф., прогуливаясь под руку с г-ном Д. Р. в саду, так сильно зашибла ногу о ветки розового куста, что образовалась двухдюймовая рана на лодыжке. Г-н Д. Р. зажал ей кровоточащую рану платком, а я, увидев их из окна, выбежал из дома, приведя что-то вроде паланкина, несомого двумя слугами.

Раны на ноге очень опасны на Корфу; если не обеспечить за ними хороший уход, они не залечиваются. Часто приходится прибегать к ампутации.

Хирург приговорил ее к постели, и моя счастливая роль свелась к тому, чтобы быть все время в ее распоряжении. Я все время видел ее, но частые визиты в первые три дня не оставляли мне возможности остаться с ней наедине. Вечерами, когда все уходили, мы ужинали, ее муж уходил, затем через час – г-н Д. Р., и приличие требовало, чтобы я ушел тоже. Мне было лучше до ее ранения, говорил я ей в шутку, но на другой день она нашла мне развлечение.

Старый хирург приходил каждый день в пять часов утра лечить ее рану, при этом присутствовала одна горничная. Когда приходил хирург, я шел в ночном колпаке к этой горничной, чтобы первым узнать, как себя чувствует моя богиня.

На другой день, после короткого обсуждения, горничная пришла сказать, чтобы я зашел, когда хирург делает перевязку.

– Я прошу вас посмотреть, правда ли, что моя нога менее красная.

– Чтобы это понять, мадам, я должен был бы видеть ее и вчера.

– Это правда. Мне больно и я боюсь рожистого воспаления.

– Не бойтесь ничего, мадам, – говорит старый Махаон, соблюдайте постельный режим, и я уверен, что вы выздоровеете.

Он отошел к столу у окна, чтобы приготовить влажную повязку, горничная пошла за бельем, а я спросил, замечает ли он уплотнения в мягких тканях ноги и не поднимается ли краснота выше, к бедру; задавая эти вопросы, естественно, я сопровождал их движениями рук и глаз; я не нащупывал затвердений, и не замечал покраснений, но нежная больная со смеющимся видом приподняла быстро простыню, позволив мне сорвать со своих губ поцелуй, нежность которого мне необходимо было ощутить после четырех дней диеты. После этого поцелуя я облизал ее рану, будучи уверен, что мой язык ее набальзамирует; но пришла горничная и вынудила меня прекратить это нежное лечение, которое мой амур-медик в этот момент мне представил как непогрешимое.

Оставшись наедине с ней, горя желанием, я заклинал ее по крайней мере дать счастье моим глазам.

– Я не могу скрыть от вас удовольствие, которое испытывает моя душа при виде вашей прекрасной ноги и трети бедра; но, мой ангел, я чувствую себя униженным, когда вижу, что мое наслаждение ворованное.

– Возможно, ты ошибаешься.

На другой день, после ухода хирурга, она попросила меня поправить ей изголовье и подушки и, напрягаясь, чтобы облегчить мне дело, взялась за свое покрывало, чтобы приподнять его. Находясь позади нее, я увидел две колонны слоновой кости, образующие стороны пирамиды, между которыми я в этот момент рад был бы испустить свой последний вздох. Ревнивая простыня укрывала от моих алчных взоров вершину: в этом вожделенном углу сконцентрировались все мои желания. Моя мимолетная радость была удовлетворена тем, что мой идол не счел слишком затянувшимся процесс оправления ее подушек.

Окончив, я, отрешенный, бросился в кресло. Я созерцал этот божественный объект, вполне безыскусно доставивший мне наслаждение, которое в то же время обещало мне другое, высшее.

– О чем вы думаете? – говорит она.

– О счастье, которое я испытываю.

– Вы жестокий человек.