История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2

Я ничего не говорю, но не могу это себе представить. Кристина, очаровательная и способная совратить Ксенократа, лежит совершенно голая с кюре, своим дядей, действительно старым, монахом, совершенно отстраненным от всего, что могло бы представить это положение недозволенным, – все, что угодно, но кюре – мужчина, и он должен им быть и понимать, что он подвергается опасности. Мое плотское естество находило это невероятным. Ситуация была невинной, я в этом не сомневался, и настолько невинной, что они не только этого не скрывали, но и не предполагали, что кто-то другой, зная о ней, может подумать что-то дурное. Я все это видел, но не мог осознать. По прошествии времени я нашел этот обычай распространенным среди добрых людей всех стран, где я путешествовал, но, повторяю, среди добрых людей… Я не отношу себя к их числу.

Поев постно и довольно плохо, я спустился переговорить с хозяйкой, и сказал ей, что не постою за расходами, что хочу получить превосходный ужин, безусловно постный, но с прекрасной рыбой, трюфелями, устрицами и со всем, что есть лучшего на рынке Тревизо, и особенно с хорошим вином.

– Если затраты вас не смущают, позвольте мне действовать. У вас будет вино из Гатта.

– Я хочу ужин к трем часам[45].

– Этого достаточно.

Я поднимаюсь и вижу Кристину, ласкающую лицо своего старого семидесятипятилетнего дядюшки. Он смеется.

– Знаете, – говорит он, – в чем дело? Моя племянница просит меня оставить ее здесь до моего возвращения. Она говорит, что этим утром, когда я оставил вас наедине с ней, вы провели час как брат с сестрой, и я ей верю; но она не учитывает, что она вас стеснит.

– Нет, наоборот; будьте уверены, что она мне доставит удовольствие, потому что я нахожу ее в высшей степени любезной. И в том, что касается моего и ее долга, думаю, что вы можете на нас положиться.

– Я в этом не сомневаюсь. Я оставлю вам ее до послезавтра. Вы увидите меня вернувшимся в четырнадцать часов, чтобы пойти по вашему делу.

Я был так удивлен этаким неожиданным поворотом событий, совершившимся с такой легкостью, что кровь бросилась мне в голову; с четверть часа у меня продолжалось обильное кровотечение из носа, что меня не обеспокоило, потому что такое со мной случалось, но это встревожило кюре, страдавшего геморрагией. Он пошел по этим делам, сказав, что вернется к началу ночи. Когда мы остались одни, я поблагодарил Кристину за доверие, которое она мне оказала.

– Я уверяю вас, мне не терпится, чтобы вы узнали меня получше. Вы увидите, что у меня нет ни одного из тех недостатков, которые отвращали вас от тех девиц, с которыми вы знакомились в Венеции, и я обещаю вам выучиться писать.

– Вы очаровательная и очень разумная девушка, но я прошу вас быть сдержанной в Пр. Никто не должен знать, что мы договорились с вами. Вы будете поступать так, как вам указывает ваш дядя; я ему все напишу.

– Будьте уверены, что даже моя мать ничего не узнает, пока вы не позволите.

Так я провел с ней весь день, делая только то, что казалось мне необходимым, чтобы внушить ей любовь ко мне: любовные историйки, которые ее занимали и которые я ей передавал, не рассказывая об их конце. Она об этом не догадывалась, но делала вид, что все понимает, не желая проявлять любопытство и показаться невеждой; простые развлечения сами по себе, которые не понравились бы городской девице, подготовленной воспитанием, но должны были нравиться крестьянке, поскольку они ее не смущали. Когда вернулся ее дядя, я в уме спланировал выдать ее замуж, поместив ее туда, где содержал раньше графиню.

В три часа по итальянскому времени мы сели к столу, и наш ужин был исключительным. Мне предстояло спорить с Кристиной, которая в жизни не ела ни устриц, ни трюфелей. Вино из Гатта не пьянило, а веселило. Его пили без воды, это вино не старше года. Мы отправились в кровать в час после полуночи, и я проснулся лишь ясным днем. Кюре уехал так тихо, что я не слышал. Я гляжу на кровать и вижу только Кристину, которая спит. Я говорю ей: «Доброе утро». Она открывает глаза, оглядывается, смеется, она приподнимается на локте, смотрит на меня и говорит:

– Мой дядя уехал.

Я заявляю ей, что она хороша, как ангел, она краснеет и прикрывает немного лучше свою грудь.

– У меня есть желание, дорогая Кристина, пойти тебя поцеловать.

– Если у тебя есть такое желание, дорогой друг, иди и поцелуй.

Я прыгаю быстро из своей кровати, и приличие требует, чтобы я быстро перебежал к ней. Холодно. То ли из-за приличия, то ли из-за робости, она отстраняется, но поскольку, отстраняясь, она освобождает мне место, мне кажется, что я приглашен занять его. Холод, природа, любовь объединяются, чтобы загнать меня под одеяло, и ничто не оказывает мне сопротивления. И вот Кристина в моих объятиях, и я – в ее. Я вижу на ее лице удивление, невинность и удовольствие; она может видеть на моем только нежное узнавание и пламя радостной любви в победе, к которой пришли без сопротивления.