История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 3

Я воздержался расспрашивать ее в деталях об истории этих восьми дней, которые она провела в этом домике. Это была история, которую я знал сердцем, не нуждаясь в том, чтобы она терпела унижение, непосредственно рассказывая ее. В отобранных назад часах я видел бесчестье, низкий обман, скаредность, позор этого несчастного. Я дал ей более четверти часа, простояв у окна; я вернулся, когда она меня позвала, и нашел ее менее печальной. В великом горе слезы — незаменимое облегчение. Она просила меня отнестись к ней как к дочери, заверила, что больше не проявит себя недостойно, и просила сказать, что она должна делать.

Сейчас вы должны, — сказал я, — не только забыть вину Нарбонна, но забыть также ошибку, которую вы допустили. Что сделано, то сделано, дорогая Весиан; вы должны вернуть себе самоуважение и снова принять тот вид, который блистал на вашей прекрасной физиономии восемь дней назад. В вас видны были честность, искренность, прямодушие и та гордая уверенность, которая пробуждает симпатию в тех, кто с ними сталкивается. Все это снова должно возродиться в вашем лице, потому что именно эти качества способны заинтересовать порядочных людей, а вы в этом должны быть сейчас заинтересованы больше, чем всегда. Что касается меня, моя дружба мало что значит, но я предлагаю вам ее в полной мере, заверяя, что теперь вы можете ей располагать даже в большей мере, чем восемь дней назад. Обещаю, что я вас не покину, пока вы не станете уверены в своем будущем. Я не знаю, что вам сейчас сказать, но будьте уверены, что я о вас думаю.

— Ах, дорогой друг! Если вы обещаете думать обо мне, я больше ни о чем не прошу. Несчастная! Нет больше никого, кто бы обо мне думал.

Это заключение так ее затронуло, что я увидел, как задрожал ее подбородок и у нее перехватило дыхание. Я позаботился о ней, не прибегая ни к чьей помощи, пока не увидел, что она снова успокоилась. Я рассказал ей истории, частью реальные, частью выдуманные, о мошенничествах тех, кто только и занимается в Париже тем, что обманывает девушек; я рассказал также несколько забавных историй, чтобы ее развеселить, и закончил тем, что она должна возблагодарить небеса за то, что приключилось у нее с Нарбонном, потому что это несчастье было ей необходимо, чтобы она стала более осмотрительна в будущем.

Все время, пока длилась эта беседа вдвоем, во время которой я воистину проливал бальзам на свою душу, я воздерживался от того, чтобы брать ее за руку и подавать ей малейшие знаки своей нежности, потому что единственным чувством, которое владело мной, была жалость. Я почувствовал настоящее удовольствие, когда, по истечении двух часов, я увидел, что она приободрилась и прониклась решимостью героически пережить свое горе. Она встала, посмотрела на меня одновременно с доверием и сомнением и спросила, нет ли у меня неотложных дел, которые должны занять меня днем; я ответил, что нет.

— Ладно, — сказала она, — проводите меня куда-нибудь в окрестности Парижа, где бы я могла, подышав свежим воздухом, обрести тот вид, который вы считаете необходимым для меня, чтобы я могла снискать расположение тех, кто меня увидит. Если я смогу хорошо поспать этой ночью, я чувствую, что смогу еще снова быть счастливой.

— Я благодарен вам за это доверие, я пойду оденусь, и мы куда-нибудь поедем, когда вернется ваш брат.

— При чем тут мой брат?

— Подумайте, дорогая, о том, что вы должны внушить Нарбонну стыд и сожаленье на всю жизнь своим поведением. Представьте себе, что он узнает, что в тот же день, как он вас выгнал, вы пошли на прогулку вдвоем со мной, — он восторжествует и скажет, что поступил с вами, как вы того заслуживаете. В то же время, идя с братом, вы не дадите никакой пищи для злословия или клеветы.

Хорошая девочка покраснела и согласилась подождать брата, который вернулся через четверть часа, и я отправил его искать фиакр. К моменту, когда мы поднялись, появился Баллетти, который пришел меня проведать. Я пригласил его присоединиться, представив предварительно девушке, он согласился, и мы отправились в Грос Кэй[45] — есть матлот, тушеную говядину, омлет, голубей на вертеле; девушка заметно повеселела в беспорядке этого обеда.

Весиан пошел после обеда пройтись в одиночку, и его сестра осталась с нами. Я с удовольствием увидел, что Баллетти находит ее привлекательной, и, не советуясь с ним, задумал привлечь моего друга к обучению ее танцам. Я рассказал ему о ее ситуации, об основаниях, по которым она покинула Италию, о слабой надежде, что она получит какой-то пенсион при дворе, и о необходимости приобрести какую-то профессию, соответствующую ее полу, чтобы иметь, на что жить. Балетти думает и говорит, что готов все сделать, и, хорошо рассмотрев ее телосложение и физическое состояние девушки, заверяет ее, что найдет способ заставить Лани[46] принять ее в балетную труппу Оперы.

— Тогда надо, — говорю я ему, — завтра начать давать ей уроки. Мадемуазель живет в комнате, соседней с моей.