История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 3

Однажды утром я увидел у него за столом разрозненные листочки, заполненные александрийскими белыми стихами; прочитав их с дюжину, я сказал, что хотя стихи были хороши, они доставили мне скорее досаду, чем удовольствие, и добавил, что то, о чем я прочел в этих стихах, понравилось мне гораздо больше в его прозаической эклоге[29] маршалу Саксонскому.

– Моя проза не произвела бы такого благоприятного впечатления, если бы я не написал перед этим все, что хотел сказать, белым стихом.

– Это напрасная потеря времени.

– Отнюдь не напрасная, потому что нерифмованные стихи не стоят никакого труда. Их пишешь, как прозу.

– Значит, ты считаешь, что твоя проза становится красивее, когда ты списываешь ее со своих собственных стихов?

– Я так считаю, и это несомненно так; она становится более красивой, и, кроме того, я уверен, что моя проза не будет грешить наличием полу-стихов, которые сами слетают с пера писателя, так, что он этого и не замечает.

– Разве это недостаток?

– Очень большой и непростительный. Проза, нашпигованная случайными стихами хуже, чем поэзия, полная прозаизмов.

– Верно, что непроизвольные стихи в речи должны производить дурное впечатление и должны быть, соответственно, плохими.

– Конечно. Возьми, например, Тацита, История которого начинается фразой «Urbem Romam a principio reges kabuere[30]». Это очень плохой гекзаметр, который, разумеется, получился случайно, и который он потом не исправил, потому что это придало бы другой оборот фразе. А разве в вашей итальянской прозе, когда попадаются невольные стихи, это не считается ошибкой?

– Большой ошибкой. Но скажу тебе, что некоторые бедные гении применяют в прозе случайные стихотворные обороты, чтобы придать ей больше звучности; это дешевый прием, но они льстят себе, представляя, что он сходит за чистое золото, и что читатели этого не заметят. Но я полагаю, что ты единственный, кто выразил такое опасение.

– Единственный? Ты ошибаешься. Все, для кого стихи ничего не стоят, такие как я, делают так, когда вещь, которую они пишут, должна быть затем переписана ими самими прозой. Спроси у Кребийона, у аббата де Вуазенона, у ла Харпа и у кого хочешь, и они тебе скажут то же самое, что и я. Вольтер первый использовал этот прием в своих маленьких произведениях, проза которых очаровательна. Например, Послание к мадам дю Шатле из их числа, оно превосходно; прочитай его, и если ты там найдешь хоть одно полустишие, скажешь, что я неправ.

Я спросил у Кребийона, и он сказал мне примерно то же, но заверил меня, что сам никогда так не делал.

Патю не терпелось сводить меня в Оперу, чтобы посмотреть, какое впечатление произведет на меня спектакль, потому что, действительно, для итальянца это должно показаться необычным. Давали оперу под названием «Венецианские празднества». Название интересное. Мы взяли места в партере, заплатив сорок су; мы стояли и находились в доброй компании. Спектакль был из тех, что составляют отраду народа – «Solus Gallus cantat[31]». После увертюры, очень красивой в своем роде, исполненной превосходным оркестром, подняли занавес, и я увидел декорацию, изображающую Пьяцетту Сан-Марко и вид на маленький остров Сан Джорджо, но был удивлен, увидев Палаццо Дукале слева, а Прокурации и большую колокольню[32] справа. Эта ошибка, очень комичная и постыдная в наше время, заставила меня рассмеяться, и образованный Патю должен был рассмеяться также. Музыка, хотя и прекрасная на древний вкус, сначала слегка позабавила меня своей новизной, но затем заставила тосковать, речитатив приводил в отчаяние своей монотонностью и криками невпопад. Этим своим речитативом французы подменяют собой греческую мелопею и наш речитатив, который они ненавидят и который не ненавидели бы, если бы слышали его на нашем языке.

Что касается ошибки в перспективе декорации, я отношу ее к невежеству художника, плохо скопировавшего эстамп. Если он увидел, что люди носят шпаги справа, он должен был догадаться, что то, что он видит справа, должно быть слева.