История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 3

– Отнюдь нет.

– Ладно. Ложись сама спать, и получишь свой малый экю. Я хочу на тебя посмотреть.

– Ладно. Но вы мне ничего не сделаете.

– Ничегошеньки.

Она раздевается, ложится и укрывается старой занавеской. Ей было тринадцать лет. Я смотрел на эту девушку; я смахнул с себя всякое предубеждение, я не видел больше в ней шлюшку в лохмотьях: она была совершенной красоты. Я захотел рассмотреть ее всю, она отбивалась, смеялась, она не хотела, но шестифранковый экю сделал ее покорной как овечка; она не имела других недостатков, кроме того, что была грязна; я вымыл ее всю своими руками; мой читатель знает, что любование неразрывно связано с другими апробациями, и я увидел, что маленькая Морфи расположена позволить мне делать все, что хочу, за исключением того, что делать мне не хотелось. Она предупредила, что этого она мне не позволит, потому что это, по мнению ее старшей сестры, должно стоить двадцать пять луи. Я сказал ей, что мы поторгуемся об этом другой раз; впрочем, она выдала мне все знаки своей будущей благосклонности в этом, продемонстрировав в наибольшем изобилии все, чего бы я ни захотел.

Маленькая Елена Прекрасная, которую я оставил нетронутой, отдала своей сестре шесть франков и сказала ей, чего она ждет от меня. Та позвала меня, перед тем, как я ушел, и сказала, что, нуждаясь в деньгах, немного уступит. Я ответил, что приду завтра поговорить об этом. Я захотел, чтобы Патю посмотрел на нее такой, как я увидел, чтобы и он убедился, что невозможно найти красоты более совершенной. В этой Елене, белой, как лилия, собралось все, что природа и искусство художников могли собрать самого красивого. Плюс к этому, красота физиономии, которая говорила о душе, созерцающей мир с самым дивным спокойствием. Она была блондинка. Я пришел туда вечером, и, не договорившись в цене, предложил ей двенадцать франков, с тем, чтобы сестра предоставила свою кровать, и, наконец, мы договорились, что я буду давать ей каждый раз двенадцать франков за то, за что я готов был бы заплатить и шесть сотен. Лишек был велик, но Морфи была из породы греков, и в этом вопросе не проявляла никакой щепетильности. Было ясно, что я никогда не решусь потратить двадцать пять луидоров и лучше соглашусь ее потерять. Старшая Морфи сочла меня самым большим дурнем, потому что за два месяца я потратил три сотни франков даром. Она отнесла это на счет моей скупости. Какая там скупость! Я заплатил шесть луи, чтобы заказать ее портрет обнаженной немецкому художнику, который изобразил ее как живую. Она лежала на своем матрасе, закинув руки и шею на подушку и откинув голову назад. Искусный художник изобразил ее ноги и бедра таким образом, что глаз не мог представить ничего лучше. Я сказал подписать внизу: О’Морфи. Имя не из Гомера, но, тем не менее, греческое, означающее «Прекрасная».

Но таковы тайные пути могучей судьбы. Мой друг Патю захотел иметь копию этой картины. Разве можно отказать другу? Тот же художник сделал копию, отправился в Версаль, показал ее, вместе с несколькими другими портретами, г-ну де Сен-Квентин, а тот показал их королю, который захотел проверить, верен ли оригиналу портрет «Гречанки». В случае, если это так, монарх изъявил желание, чтобы оригинал загасил пламя, зажженное в его душе.

Г-н де Сен-Квентин спросил у художника, может ли он отвезти в Версаль оригинал «Гречанки», и тот ответил, что это вполне возможно. Он пришел ко мне сказать об этом деле, и я нашел, что это хорошо. Морфи затряслась от радости, когда я сказал, что ей следует отправиться ко двору со своей сестрой и с художником в качестве проводника, и следовать там велениям Провидения. Одним прекрасным утром она умыла малышку, одела ее прилично и отправилась с художником в Версаль, где тот велел ей прогуливаться по парку до его возвращения.

Он вернулся с камердинером, который сказал ему идти в гостиницу и ждать двух сестер, которых отвел и запер в кабинете садового домика. Я узнал назавтра от самой Морфи, что полчаса спустя пришел сам король, спросил у нее, она ли та «Гречанка», достал из кармана портрет, внимательно посмотрел на малышку и сказал: «Я никогда не видел ничего более похожего». Он сел, поставил ее между своих колен, слегка приласкал и, убедившись своей королевской рукой, что он девственна, подарил ей поцелуй. О'Морфи посмотрела на него и засмеялась.

– Отчего ты смеешься?

– Я смеюсь, что для вас шестифранковый экю все равно, что глоток воды.